Катя впервые рассмеялась.
– Видимо, да.
А Ксеня, маленький Мишка, по-прежнему стояла на пороге и хлопала сонными карими Мишкиными глазами.
– Катя! Она босиком! – с испугом выкрикнула Кира.
Катя тут же отправила дочь в кровать, но Ксенька сопротивлялась:
– Пирожные! – Глаза у нее загорелись. – Мама, хочу! – И тут же добавила жалостливым голосом: – А колбаски у нас нет?
«Господи, какая я дура – сладкого натащила! А надо было еды. Деликатесов каких-нибудь – ветчины, хорошего сыра, колбасы, фруктов. Надо исправлять ситуацию».
Ксеньку усадили за стол, налили ей чаю, и она с важным видом принялась чаевничать, осторожно поглядывая на незнакомую гостью.
– Это Кира, – сказала Катя, – жена твоего деда.
И обе, и Кира и Катя, смутились.
Наконец Кира сказала, что ей пора. Как ей хотелось погладить эту кареглазую девочку по головке! Как хотелось прижать к себе! Но оробела, не посмела.
Катя пошла ее провожать. В прихожей, пока Кира одевалась и подкрашивала губы, повисла неловкая тишина – обе снова молчали, не понимая, не зная, как все закончить и распрощаться.
Это было тягостное и затянувшиеся молчание. Первой начала Кира.
– Катя, – смущаясь, сказала она, – я так рада, что мы поговорили. Это тяготило меня. Мы должны были с тобой перешагнуть и это сделать в память твоего отца, согласна? Это так, как я чувствую. Нет, я счастлива! Мне кажется, – она на секунду запнулась, – что Мишка, то есть твой папа, тоже был бы счастлив!
Катя молчала.
– Ну мне пора, – сказала Кира. Катя ей не возразила – было понятно, что и она устала, к тому же дочка.
Катя пошла отвести Ксеньку в кровать, а Кира, оглянувшись на дверь, аккуратно подложила четыреста евро на подоконник, под цветочный горшок с засохшей фиалкой.
Когда Кира вышла за порог, Катя, закрывая за ней дверь, тихо сказала:
– Простите меня!
Киру душили слезы, и она только кивнула.