Два белых нимба отделились от остальных и поплыли по направлению к двору миссии. Начальница в сопровождении монахинь пошла к главному зданию мимо ограды сада, где время от времени внезапное карканье заглушало шелест крыльев летучих мышей и стрекот цикад. Среди деревьев порою что-то поблескивало и мерцало – светляки, глаза сов? Начальница остановилась перед часовней.
– Войдите, матери, – ласково сказала она. – Помолитесь непорочной Деве, чтобы не случилось никакого несчастья. Я скоро приду.
Санта-Мария-де-Ньева образует как бы неправильную пирамиду, а реки служат ее основанием. На Ньеве пристань, и вокруг плавучего мола покачиваются каноэ агварунов и лодки белых. Повыше – площадь, квадрат желтой, как охра, земли, в центре которого возвышаются толстые голые стволы капирон[29]. На одном из них в дни национальных праздников солдаты водружают флаг. Вокруг площади – жандармерия, резиденция губернатора, дома христиан и кабачок Паредеса, мастера на все руки – он и торговец, и плотник, и знахарь, умеющий приготовлять приворотные зелья. А еще выше, на двух холмах, господствующих над селением, размещается миссия: цинковые крыши, столбы из глины и оштукатуренные стены, металлические сетки на окнах, деревянные двери.
– Не будем терять время, Бонифация, – сказала начальница. – Расскажи мне все.
– Она была в часовне, – сказала мать Анхелика. – Там ее и застали матери.
– Я же тебя спрашиваю, Бонифация, – сказала начальница. – Чего ты ждешь?
На Бонифации было синее платье – балахон, скрывавший все тело от плечей до лодыжек, а ее босые ступни, медно-красные, под цвет половиц, походили на распластавшихся многоголовых животных.
– Разве ты не слышала? – сказала мать Анхелика. – Говори же, наконец.
Царивший в кабинете полумрак и черное покрывало, обрамлявшее лицо Бонифации, усиливали его загадочное выражение, не то угрюмое, не то апатичное, а ее большие глаза, уставившись на письменный стол, смотрели в одну точку, порою пламя лампы, взметнувшись от ветра, подувшего из сада, бросало на них отсвет, и тогда можно было заметить, что они зеленоватые, с мягким блеском.
– У тебя украли ключи? – спросила начальница.
– Ты просто неисправима, бездельница, – прошипела мать Анхелика, взмахнув рукой над головой Бонифации. – Видишь, к чему привела твоя небрежность?
Подождите, мать, я сама, – сказала начальница. – Не заставляй меня больше терять время, Бонифация.
Бонифация стояла, наклонив голову, руки у нее висели, как плети, грудь едва приметно вздымалась. Ее прямые толстые губы были угрюмо сжаты, крылья носа мерно раздувались и опадали.
– Я рассержусь, Бонифация, – сказала начальница. – Ведь я говорю с тобой по-хорошему, а ты не обращаешь внимания, будто муха жужжит. В котором часу ты их оставила одних? Ты заперла спальню на ключ?
– Да отвечай же, наконец, чертовка! – вскричала мать Анхелика, дернув за платье Бонифацию. – Бог тебя накажет за такую гордыню.
– Днем ты можешь в любое время пойти в часовню, но ночью твоя обязанность – охранять воспитанниц, – сказала начальница. – Почему ты без разрешения вышла из комнаты?
Послышалось два коротких стука в дверь. Монахини обернулись, Бонифация приподняла веки, и на миг глаза ее сделались еще больше, зеленее и ярче.
С холмов, где расположена миссия, видна метрах в ста, на правом берегу Ньевы, хижина Адриана Ньевеса, его маленькая усадьба, а за нею – только чаща лиан, кустарников, деревьев с ветвями, похожими на щупальца, да гребни высоких гор. Неподалеку от площади – индейский поселок: свайные хижины среди грязи, поглощающей дикие травы, и вонючих луж, где кишат головастики и черви. Вокруг там и сям – полоски маниоки, лоскутки посевов маиса, крохотные садики. От миссии спускается к площади крутая тропинка. А позади миссии – глинобитная стена, отражающая натиск леса, яростный приступ зарослей. И в этой стене есть калитка, которая запирается на замок.
– Пришел губернатор, – сказала мать Патросиния. – Можно пригласить?
– Да, проведите его, мать Патросиния, – сказала начальница.