— Тебе нужно отдохнуть, дружище, — посоветовал Мэтью. — И выкинь это дело из головы.
— Может, ты и прав.
— Уверен, что так. А если в четверг казнь все-таки состоится, то не принимай ее близко к сердцу. Скорее всего парень действительно виноват.
— Слова, достойные настоящего прокурора.
— И этот прокурор — твой друг.
Глава 10
29 октября 1999 года — через две недели после вынесения приговора — Донти Драмма перевезли в блок Эллис тюрьмы в Хантсвилле — маленького городка с населением тридцать пять тысяч человек, расположенного в девяноста милях от Хьюстона. После оформления ему выдали стандартный набор из двух смен белых брюк с рубашками, двух белых комбинезонов, четырех пар трусов, двух белых футболок, одной пары резиновых тапочек, одного тонкого одеяла и одной маленькой подушки. Кроме того, он получил зубную щетку, тюбик пасты, пластмассовую расческу и рулон туалетной бумаги. Его поместили в маленькую камеру, где кроме койки был унитаз и раковина из нержавейки. Он стал одним из 452 заключенных мужчин, приговоренных к смертной казни. 22 приговоренные к смерти женщины размещались в тюрьме неподалеку от Гейтсвилля, штат Техас.
Поскольку у Донти Драмма не было нарушений тюремного режима, он получил первую категорию содержания, которая предусматривала ряд льгот. Он мог работать до четырех часов в день на пошивочной фабрике, созданной для заключенных. Он мог поддерживать физическую форму, тренируясь во дворе вместе с другими заключенными. Мог раз в день принимать душ в одиночку, без сопровождающего. Мог посещать религиозные службы, ремесленничать в мастерских и повышать образовательный уровень. Донти мог получать до 75 долларов в месяц от родных и знакомых, купить телевизор, радио, письменные принадлежности и регулярно приобретать продукты в тюремной лавке. Дважды в неделю его можно было навещать. Тех, кто нарушал режим, переводили во вторую категорию содержания, тогда льгот становилось значительно меньше, а уж совсем злостных нарушителей — в третью, и они вообще лишались льгот.
Хотя Донти Драмм уже провел почти год в тюрьме округа, но атмосфера тюрьмы, где содержались смертники, привела его в шок. Кругом стоял несмолкаемый шум — включенные на полную мощность телевизоры и радиоприемники, постоянные шуточки других заключенных, окрики конвойных, шипенье и бульканье водопроводных труб, грохот открывавшихся и закрывавшихся дверей. В одном из писем он даже написал матери: «Кругом невообразимый шум. Я стараюсь не обращать на него внимания, и на какой-то час-два мне это удается, но потом кто-нибудь завопит или начнет орать песню, на него закричит охранник, и все засмеются. И так продолжается часами! Радио и телевизоры выключаются в десять часов, и тогда самые горластые начинают свой концерт. Жить в клетке как животному и так тяжело, но шум сводит меня с ума».
Но вскоре Донти выяснил, что может выносить заточение и привыкнуть к порядкам. Труднее всего было смириться с отсутствием родных и друзей. Он скучал по братьям, сестре и отцу, но от одной мысли, что его навсегда разлучили с матерью, к глазам сразу подступали слезы. Донти беззвучно плакал часами, обычно в темноте, уткнувшись в подушку.
Тюрьма для приговоренных к смертной казни — настоящий ад для серийных убийц, отличающихся особой жестокостью. Для невиновного — это жизнь в условиях постоянной душевной муки, которую нормальному человеку вынести просто невозможно.
Смертный приговор обрел для Драмма новый смысл 16 ноября, когда казнили Десмонда Дженнингса за убийство двух человек во время сорвавшейся сделки с наркотиками. На следующий день казнили Джона Лэмба, который убил коммивояжера сразу после досрочного освобождения. 18 ноября казнили Хосе Гутиэрреса за вооруженное ограбление и убийство, которое тот совершил вместе с братом. Брата казнили на пять лет раньше. Дженнингс ждал приведения приговора в исполнение четыре года, Лэмб — шестнадцать, а Гутиэррес — десять. Охранник с гордостью сообщил Донти, что в среднем приговоренные к смерти проводили здесь всего десять лет, меньше, чем в любой другой тюрьме страны. В этом Техасу не было равных.
— Но ты не переживай, — успокоил охранник Донти. — Это будут самые долгие в твоей жизни годы, причем последние. — И он рассмеялся.
Три недели спустя — 8 декабря — казнили Дэвида Лонга, зарезавшего трех женщин в пригороде Далласа. Во время суда Лонг заявил присяжным, что если его не приговорят к смертной казни, то он продолжит убивать. Жюри присяжных его услышало и сделало выводы. 9 декабря казнили Джеймса Битарда — тоже за тройное убийство. В отношении Роберта Атуорта приговор привели в исполнение всего через три года после вынесения. А на следующий день после двадцати трех лет ожидания распрощался с жизнью Сэмми Фелдер.
После казни Фелдера Донти написал Робби Флэку письмо, в котором говорилось: «Знаете, здесь все поставлено на конвейер. Семь убийств за четыре недели. Сэмми был 199-м, когда его сюда привезли, и 35-м в очереди на этот год. А на будущий у них запланировано 50. Постарайтесь что-нибудь сделать».
И без того отвратительные условия содержания постоянно ухудшались. Техасское управление уголовного судопроизводства решило перенести приведение приговора в исполнение из Хантсвилля в располагавшийся в сорока милях блок Полански неподалеку от Ливингстона. Хотя официально причины такого решения не озвучивались, оно было принято после неудачной попытки побега пяти заключенных. Четырех поймали еще на территории тюрьмы, а пятый утонул, и его труп выловили в реке. Детали произошедшего так и остались невыясненными. После этого решили усилить охрану и перевести смертников в блок Полански. Спустя четыре месяца после приезда в Хантсвилль Донти заковали в кандалы и посадили в автобус с двадцатью другими заключенными.
На новом месте его поместили в камеру без окон размером шесть на девять футов. Дверь была цельнометаллической с маленьким квадратным окошком, в которое могли заглядывать охранники. Чуть ниже имелась узкая прорезь для подноса с едой. Дверь была глухой — никаких прутьев, сквозь которые можно увидеть живую душу, — только бетон и сталь.
Администрация тюрьмы решила, что содержание заключенных в камере двадцать три часа в сутки — самый надежный способ предотвратить побеги и насилие. Любое общение заключенных исключалось. Никаких работ, церковных служб, совместного досуга — ничего, что могло бы позволить узникам общаться между собой. Телевизоры были запрещены. На один час в день Донти выводили в «дневную камеру» — маленькое закрытое помещение, чуть больше того, где он проводил остальное время суток. Предполагалось, что там он мог предаваться какому-нибудь хобби. Дважды в неделю, если позволяла погода, Донти выводили на крошечный огороженный участок с островками травы, который назывался «собачьей площадкой». В течение часа он мог смотреть на небо.
Как ни странно, но скоро Донти стало очень не хватать шума, который портил жизнь в Хантсвилле.
Через месяц пребывания в этом блоке Донти написал Робби Флэку: «Двадцать три часа в сутки я словно заперт в шкафу. Единственная возможность с кем-то переброситься словом появляется, когда охранники приносят еду, если, конечно, это можно назвать едой. Я вижу только охранников, а не тех, с кем хотел бы общаться. Меня окружают убийцы, причем убийцы настоящие, но разговаривать с ними лучше, чем с охранниками. Здесь все устроено так, чтобы жизнь казалась невыносимой. Взять хотя бы время принятия пищи. Завтрак приносят в четыре утра. Почему? Никто не знает, и никто не спрашивает. Еда такая, что даже собаки от нее шарахнутся в сторону. Обед в три часа дня. Ужин в десять вечера. Холодные яйца и белый хлеб на завтрак, иногда яблочный сок и блины. Бутерброды с ореховым маслом на обед. Иногда колбаса, причем ужасная. Похожая на резину курица и пюре быстрого приготовления на ужин. Какой-то судья однажды сказал, что мы имеем право на две тысячи двести калорий в день — не сомневаюсь, что вы это знаете, — и если на кухне чувствуют, что калорий не хватает, то добавляют белого хлеба. Всегда черствого. Вчера на обед мне дали пять кусочков белого хлеба, холодную свинину с фасолью и кусок заплесневелого сыра. Мы можем подать в суд на качество пищи? Наверняка кто-то уже подавал. Но пища — это ерунда. Как и обыски в любое время суток. Мне кажется, я могу выдержать все, Робби, но только не одиночество. Пожалуйста, сделайте что-нибудь!».