– Ваше имя Мартин Опперман? – спрашивает тот, что с дубовым листиком.
Пора бы им знать это, думает Мартин. Штандарт это называется, вспоминает он вдруг. С дубовым листиком, это штандартенфюрер. О, это уже совсем большой начальник, настоящий атаман разбойников.
– Да, – говорит он.
– Вы отказались подчиниться распоряжению правительства? – раздается из-за подсвечника.
– Мне об этом ничего не известно, – говорит Мартин.
– В настоящий момент, – сурово говорит тот, что с листиком, – неподчинение предписаниям фюрера рассматривается как измена.
Мартин пожимает плечами.
– Я не подчинился только распоряжению моего упаковщика Гинкеля, о котором мне неизвестно, что он облечен какими-либо официальными полномочиями.
– Запишите, – резюмирует тот, что с листиком, – обвиняемый отрицает свою вину и увиливает.
Тот, что с двумя звездочками, и еще трое свели Мартина на площадку первого этажа, а оттуда еще ниже по плохо освещенной лестнице. «Это, стало быть, и есть подвал», – подумал Мартин. Шли в полном мраке по какому-то длинному коридору. Мартина грубо схватили за руки.
– Эй, ты, иди в ногу, – сказал голос. Коридор казался очень длинным. Сворачивали за угол раз и еще раз. Кто-то посветил Мартину в лицо электрическим фонарем. Потом поднялись на несколько ступенек.
– Держи шаг! – крикнули ему и толкнули в спину.
Что за мальчишеские приемы, думал Мартин.
Его водили по каким-то коридорам, вдоль и поперек, и наконец втолкнули в довольно большое полутемное помещение. Здесь уже было хуже. На полу и на нарах лежало человек двадцать – тридцать, полуголые, кровоточащие, стонущие. Страшно было глядеть.
– Когда входишь куда-нибудь, говори «Хайль Гитлер», – скомандовал один из конвоиров и толкнул Мартина в бок.
– Хайль Гитлер, – послушно сказал Мартин. Они протискивались сквозь ряды изувеченных, стонущих людей. Пахло потом, кровью, экскрементами.
– В четвертой камере мест больше нет, – сказал тот, что о двух звездочках.
Мартина повели в другое помещение. Оно было меньше первого и очень ярко освещено. Несколько человек стояли лицом к стене.
– Становись сюда, жид, – сказали ему. Мартин стал в ряд с другими.
Граммофон играл гимн «Хорст Вессель»: