В то же время, даже в период самых активных преследований «космополитов», Сталин не мог открыто провозгласить антисемитизм государственной политикой, а державный русский патриотизм – основой советской идеологии. И дело было не только в реакции зарубежного общественного мнения. Гораздо важнее было то, что сама легитимность большевистской власти внутри страны была связана прежде всего с марксистской интернационалистической идеологией. Тем более что в многонациональном государстве для успокоения массы нерусского населения приходилось сохранять федеративную форму (пусть и не содержание) его организации. Поэтому интернационалистические марксистские формулы соседствовали со здравицами в честь русского народа, первого среди советских народов, а антисемитизм прикрывался борьбой с «космополитизмом».
Сталин, так или иначе, по телефону, лично либо путем взаимной переписки общался со многими представителями советской культуры. Среди них – Максим Горький и Демьян Бедный, Михаил Булгаков и Михаил Зощенко, Борис Пильняк и Борис Пастернак. Список можно без труда продлить. Сталин определенно повлиял на судьбы советской культуры с середины 20-х и до начала 50-х годов, постепенно приведя ее к монументально-мертвому стилю и в литературе, и в живописи, и в архитектуре, и в музыке. Вождь лично вершил судьбу не только авторов, но и их произведений, и целых культурных явлений. Сталин верил, что великой коммунистической империи должна сопутствовать великая культура, которой предстоит стать первой в мире. Она прошла быструю эволюцию от порожденного революцией нигилизма к старой культуре и претензий на рождение всемирной культуры пролетариата до строго государственной советской культуры, больше всего напоминающей классицизм Российской империи XVIII века. В своем законченном варианте классическая советская культура существовала лишь последнее десятилетие жизни Сталина. Затем она все больше отходила от канона «борьбы хорошего с отличным» и от классической завершенности псевдореалистических форм, где точность деталей прикрывала жизненную неправду.
Приведение деятелей культуры к единому идеологическому знаменателю шло бок о бок с политическими репрессиями. Но известных писателей, артистов, художников, режиссеров сажали и расстреливали значительно реже, чем политиков или военных. И чаще всего поводом для репрессий людей литературы и искусства служила не их творческая деятельность сама по себе, а близость к кому-то из впавших в опалу политических функционеров.
Эйзенштейну было предложено писать сценарий об Иване Грозном. Подготовки к съемкам начали в апреле 43-го, а 13 сентября 1943 года Сталин одобрил сценарий: «Сценарий получился неплохой. Т. Эйзенштейн справился с задачей. Иван Грозный, как прогрессивная сила своего времени, и опричнина, как его целесообразный инструмент, вышли неплохо».
Сталину нравились фильмы Эйзенштейна. Это не подлежит сомнению. Как вспоминал еще в 1939 году режиссер Григорий Васильевич Александров, который, по мнению ряда современников, был не только другом, но и любовником Сергея Михайловича, «в 1926 году Иосиф Виссарионович просмотрел “Броненосца Потемкина”». С. М. Эйзенштейн, Э. Тиссэ и я были бесконечно счастливы, узнав, что товарищ Сталин дал нашей работе положительную оценку».
Производству фильма был дан «зеленый свет» как делу государственной важности. Уже 28 октября 1944 года состоялся просмотр первой серии на большом художественном совете во главе со Сталиным. Иосиф Виссарионович остался очень доволен. 20 января 1945 года в кинотеатре «Ударник», расположенном в знаменитом Доме на набережной, состоялась премьера фильма. В этом было что-то символическое. Почти все жильцы этого дома партийной и советской элиты пали жертвами Большого террора 1937–1938 годов, в котором просматривалось явное сходство с опричниной. А теперь здесь демонстрировали картину про творца опричного террора против неугодных бояр, с действий которого «великий кормчий» брал пример. Фильм был удостоен Государственной премии в январе 1946 года, но судьба его второй серии сложилась несчастливо.
После войны съемки вдруг стали всячески тормозиться. Это стало одной из причин того, что 2 февраля 1946 года Эйзенштейна разбил обширный инфаркт. Из Кремлевской больницы Сергей Михайлович 14 мая 46-го года писал Сталину: «Физически я сейчас поправляюсь, но морально меня очень угнетает тот факт, что Вы до сих пор не видели картины… К этому прибавляются еще всякие неточные и беспокоящие сведения, доходящие до меня, о том, что «историческая тематика» будто бы вообще отодвигается из поля внимания куда-то на второй и третий план… Картина является задуманной трилогией о царе Иване – между первой серией, которую Вы знаете, и третьей, которая еще должна сниматься и будет посвящена Ливонской войне. Чтобы оттенить оба эти широкие батальные полотна (в первой серии сюжет был вокруг взятия Казани, в третьей – вокруг первых побед русских в Ливонской войне. – Б. C.) – данная (вторая – Б. C.) серия взята в более узком разрезе: она внутримосковская, и сюжет ее строится вокруг боярского заговора против единства Московского государства и преодоления царем Иваном крамолы».
Этим письмом Эйзенштейн только накликал беду. В августе 1946 года Сталин, наконец, посмотрел только что смонтированную вторую серию фильма и очень расстроился: «Не фильм, а какой-то кошмар!»
Как бы в ответ на письмо Эйзенштейна Сталину 4 сентября 1946 года ЦК ВКП(б) принял постановление. Формально оно было посвящено идеологическому разгрому второй серии кинофильма Леонида Лукова «Большая жизнь», но там же досталось и Эйзенштейну за искажение русской истории и образов ее деятелей: «Режиссер С. Эйзенштейн во второй серии фильма «Иван Грозный» обнаружил невежество в изображении исторических фактов, представив прогрессивное войско опричников Ивана Грозного в виде шайки дегенератов, наподобие американского ку-клукс-клана, а Ивана Грозного, человека с сильной волей и характером, – слабохарактерным и безвольным, чем-то вроде Гамлета». Эти строчки явно были продиктованы самим генералиссимусом. «Историческая тематика» отнюдь не отошла на второй план, но в ней требовалось расставить строго определенные политические акценты.
Ранее исполнитель роли царя Ивана Николай Черкасов жаловался, что во второй половине фильма его герой превратился в нерешительного, слабохарактерного и безвольного человека. Теперь в постановлении ЦК вождь согласился с актером. Черкасов не ожидал такого эффекта. Нависла реальная угроза, что съемки фильма прекратятся. Черкасов и Эйзенштейн оказались в одной лодке, которая вот-вот могла перевернуться. Режиссер и актер написали Сталину письмо с просьбой о встрече. И эта встреча состоялась в Кремле в ночь с 24 на 25 февраля 1947 года в присутствии сталинского заместителя в Совете Министров Молотова и главного идеолога Жданова.
В ходе беседы Иосиф Виссарионович упрекнул Эйзенштейна: «Царь у вас получился нерешительный, похожий на Гамлета. Все ему подсказывают, что надо делать, а не он сам принимает решения… Царь Иван был великий и мудрый правитель, и если его сравнить с Людовиком XI (который готовил абсолютизм для Людовика XIV?), то Иван Грозный по отношению к Людовику на десятом небе. Мудрость Ивана Грозного состояла в том, что он стоял на национальной точке зрения и иностранцев в свою страну не пускал…» Об иностранцах-опричниках вроде Штадена Сталин предпочел забыть.
Генсек продолжал поучать режиссера: «У вас неправильно показана опричнина. Опричнина – это королевское войско. В отличие от феодальной армии, которая могла в любой момент сворачивать свои знамена и уходить с войны, образовалась регулярная армия, прогрессивная армия. У вас опричники показаны, как ку-клукс-клан». Эйзенштейн возражал: «Они (куклуксклановцы) одеты в белые колпаки, а у нас – в черные». Но Молотов парировал: «Это принципиальной разницы не составляет».
Черкасов вспоминал, что Сталин осуждал Ивана Грозного только за недостаток решительности в искоренении «боярской крамолы»: «Одна из ошибок Ивана Грозного состояла в том, что он недорезал пять крупных феодальных семейств. Если бы он эти пять боярских семей уничтожил, то вообще не было бы Смутного времени. А Иван Грозный кого-нибудь казнил и потом долго каялся и молился. Бог ему в этом деле мешал… Нужно было быть еще решительнее». И под занавес беседы Иосиф Виссарионович упрекнул в мягкотелости Петра Великого, с сожалением бросив: «Петруха недорубил!» У Сталина с Богом никаких проблем не было, и в казнях он превзошел и Ивана Грозного, и Петра.
Сталин объяснил, как надо делать третью серию и переделывать вторую: «Нужно правильно и сильно показывать исторические фигуры». Жданов прошелся по некоторым частностям. Ему не понравилось, что Эйзенштейн «увлекается тенями» и наделил Грозного слишком длинной бородой. Режиссер послушно пообещал бороду укоротить. Андрей Александрович похвалил актеров: «Очень хорош Старицкий (актер Кадочников). Он очень хорошо ловит мух. Тоже: будущий царь, а ловит мух! Такие детали нужно давать. Они вскрывают сущность человека». Жданов знал – вождю понравилось, что противник Грозного князь Владимир Старицкий изображен совершенным придурком, тогда как его исторический прототип был талантливым полководцем и человеком с симпатичной внешностью. Здесь Эйзенштейн следовал сталинской формулировке: «Режиссер может отступить от истории: неправильно, если он просто будет списывать детали из исторического материала… Режиссер может варьировать в пределах стиля исторической эпохи». Зато Иосифу Виссарионовичу активно не понравился Михаил Жаров в роли Малюты Скуратова – слишком уж смахивал на злодея, тогда как, по мнению Сталина, жаровский персонаж «был крупным военачальником и героически погиб в войну с Ливонией». В заключение Сталин дал согласие на продолжение работы над третьей серией «Ивана Грозного» и посоветовал не торопиться с ее завершением.
Вторую серию Сталин отправил на полку, где фильм пролежал 11 лет. На следующий день после встречи Николай Черкасов был удостоен звания Народного артиста СССР. Эйзенштейн же пробовал доснять третью серию, но не успел. Через год после памятной беседы, 11 февраля 1948 года, великий режиссер скончался от инфаркта. Третья серия так и не была завершена, а большая часть отснятого материала пропала.
В эйзенштейновском Иване Грозном Сталин увидел себя не только великим государственным деятелем, но и палачом, подсознательно испытывавшим муки совести, – отсюда и нерешительность Грозного, его гамлетизм. Неизвестно, приходили ли во сне к Сталину казненные им. Думаю, что нет. Но такой Грозный на экране ему не нужен был потому, что народ все равно увидел бы в царе генералиссимуса.
Хотя Сталин не выпустил вторую серию «Ивана Грозного» на экран, художественными открытиями Эйзенштейна он стал пользоваться в полной мере в своей политической практике.
16 октября 1952 года состоялось одно из последних выступлений Сталина – на Пленуме ЦК КПСС. Оно сохранилось в записи одного из его участников – секретаря Курского обкома Леонида Николаевича Ефремова. Сталин намекал на возможность новых масштабных чисток: «Говорят: для чего мы значительно расширили состав ЦК? Но разве не ясно, что в ЦК потребовалось влить новые силы? Мы, старики, все перемрем, но нужно подумать, кому, в чьи руки вручим эстафету нашего великого дела. Кто ее понесет вперед? Для этого нужны более молодые, преданные люди, политические деятели. А что значит вырастить политического, государственного деятеля? Для этого нужны большие усилия. Потребуется десять, нет, все пятнадцать лет, чтобы воспитать государственного деятеля. Но одного желания для этого мало. Воспитать идейно стойких государственных деятелей можно только на практических делах, на повседневной работе по осуществлению генеральной линии партии, по преодолению сопротивления всякого рода враждебных оппортунистических элементов, стремящихся затормозить и сорвать дело строительства социализма. И политическим деятелям ленинского опыта, воспитанным нашей партией, предстоит в борьбе сломить эти враждебные попытки и добиться полного успеха в осуществлении наших великих целей».
Здесь явно подразумевалось, что оппортунисты находятся в рядах партии и с ними предстоит беспощадная борьба в ближайшие 10–15 лет. Особенно неуютно чувствовали себя в этот момент представители «старой гвардии», пережившие Большой террор 1937–1938 годов. Они хорошо помнили, как тогда тем людям из высшего номенклатурного слоя, которых предстояло вывести в расход, срочно искали заместителей. Судя по речи, Сталин надеялся остаться у власти еще 10–15 лет и за это время расчистить почву для своего преемника, гарантировав его от возникновения любой оппозиции. Причем преемником необязательно должен был стать кто-то из нынешних ближайших соратников. За указанный срок Сталин мог рассчитывать воспитать совершенно нового преемника.
Но конкретно Иосиф Виссарионович обрушился лишь на двух представителей «старой гвардии» – Молотова и Микояна: «Нельзя не коснуться неправильного поведения некоторых видных политических деятелей, если мы говорим о единстве в наших делах. Я имею в виду товарищей Молотова и Микояна.