В поисках смысла

О том, какое было отсутствие понимания настоящего положения дел у царицы, насколько она была «далека от народа», говорит следующее удивительное событие.

25 – го февраля весь Петроград был охвачен беспорядками – фактически началась революция. Из царского села Александра Фёдоровна отправила мужу в ставку письмо: «Это хулиганское движение. Мальчишки и девчонки бегают и кричат, что у них нет хлеба, – просто для того, чтобы создать возбуждение, – и рабочие, которые мешают другим работать. Если бы погода была очень холодная, они все, вероятно, сидели бы по домам.»

(«1917–1987, Крах самодержавия», Огонёк, № 8, 1987.)

* * *

После Февраля весь 1917 год в столице империи было брожение, в народе царили и растерянность, и анархия, случился и расстрел июльской демонстрации. Лишь Ленин с группой заговорщиков твёдо знали, чего они хотят. Осенью, в связи со слухами о том, что 20 октября ожидается «выступление большевиков» в газете «Новая жизнь» появилась резкая заметка Горького, протестующего против возможного повторения июльского кровопролития. Заканчивалась она так:

«Центральный Комитет большевиков обязан опровергнуть слухи о выступлении 20 – го, он должен сделать это, если он действительно является сильным и свободно действующим политическим органом, способным управлять массами, а не безвольной игрушкой настроений одичавшей толпы, не орудием в руках бесстыднейших авантюристов или обезумевших фанатиков.»

(«Нельзя молчать», Новая жизнь, № 156, 18 октября 1917.)

Складывается впечатление, что Горький всё же до конца не верил, что этот самый «орган» находится в руках авантюристов.

Нетрудно догадаться, в какую ярость пришёл Ильич от такой инвективы своего друга – писателя и, похоже, поручил дать отпор. Через два дня в газете «Рабочий путь» появился ответ с тяжёлой, ядовитой иронией, в котором Горький был заклеймён ренегатом и «дезертиром из рядов революции». Автором заметки был Сталин.

Как известно, слухи не были ложными – сам Ленин настаивал на выступлении именно в тот день, но восстание было отложено до 25 октября. Уже после переворота Горький опубликовал в своей «Новой жизни» о творящемся в Петербурге и в Москве такие заметки, которые по силе, наблюдательности, широте, горечи и праведном гневе превосходят «Окаянные дни» Бунина! И писались – то они не скрытно, не в спрятанном дневнике, а печатались публично, под носом уже у захвативших власть большевиков. И газета его была обречена. Благо, что всемирный авторитет не позволял власти с ним расправиться. Отправили подлечиться.

Но вот что удивительно. Не какому – нибудь там весьма подкованному классовому врагу, но прозревшему пролетарскому писателю хватило мудрости проникнуть в самую животрепещущую сердцевину трагических событий. И произошло это по одной причине.

Ни Ленин, ни его окружение, взявшие власть над народом русским, не знали его, его нужд и несчастий, так хорошо, как знал Горький – этот бывший босяк, исходивший пешком полРоссии, – который теперь откровенно писал в «Новой жизни» об отсутствии необходимого знания у правителей.

Из местных советов поступали письма наверх о положении дел на местах. Один из тамошних депутатов – меньшевиков писал 16 июня 1918 года:

«Если бы вы знали, что за атмосфера жгучей ненависти всего населения окружает Советы, и не столько в центрах, сколько в провинции… ненависть бушует среди обывателей, среди мещанства, среди мелкой городской буржуазии, среди доведенного до отчаяния крестьянства и среди рабочих… наступила пора общей апатии и разочарования: ″ну вас всех, и большевиков, и меньшевиков, к чёрту со всей вашей политикой″».

(Владлен Сироткин, «Ещё раз о ″белых пятнах″», Страницы истории, Лениздат, 1990.)

Говоря, что Ленин не знает, чем живёт народ, – Горький был не далёк от истины. Страшно далеки они от народа – эти слова Ленина о декабристах были сильным преувеличением, ибо они – то как раз знали свой народ лучше, чем автор этого утверждения. Выросший в городской интеллигентной семье и, по завершению учёбы, сделавшийся профессиональным революционером – теоретиком, он по существу всегда оставался горожанином, для которого жизнь подавляющего большинства крестьянского народа была чистой абстракцией, необходимой для теоретических построений (в таких понятиях – клише, например, как кулак, бедняк для него не заключалось никакого реального содержания) – о чём писал в своих публикациях пролетарский писатель.

В этой связи любопытны воспоминания одного питерского рабочего, большевика Василия Каюрова, о том, как он, в этот голодный восемнадцатый год, «явившись к Владимиру Ильичу, обрисовал ему в самых мрачных красках настроение крестьян, их отношение к большевикам.»

Прежде чем вернуться к беседе с вождём, не лишне будет показать, как принимали рабочего – по его же словам – эти самые крестьяне: «…еду в Симбирскую губернию – на свою родину. Первая деревня от железной дороги – Коки. Останавливаюсь в ней. Прошу крестьянку поставить самовар. Безоговорочно ставит. Робко прошу дать кусочек хлеба, дают белого, горячего. Ещё пытаюсь просить яиц – отказа не получаю.»

Это по – своему красочное описание никогда не умиравшей в народе доброты и гостеприимства понадобилось ему лишь для того, чтобы показать, что крестьяне не голодают, но настроение у них тово… не понимают, отчего голод в столице и кто его устроил. Активный большевик Каюров изложил вождю, по пунктам, свои предложения по спасению «революционных завоеваний», одно из которых было: «бросить пролетариат в деревню». И в ходе беседы нечаянно обнаружил, что для Ильича это не новость: он давно об этом знает и, похохатывая, говорит, что надо сломать «хребет кулакам». И тут же набросал воззвание к питерским рабочим, как надо ломать этот хребет (Москва. Кремль, 12 – VΙΙ – 1918), чтобы поручить товарищу Каюрову отвезти послание в Питер.

В этом воззвании был призыв «десятками тысяч двинуться на Урал, на Волгу, на Юг, где много хлеба… Революция в опасности. Спасти её может только массовый поход питерских рабочих. Оружия и денег мы им дадим сколько угодно. С коммунистическим приветом. Ленин.»

Дальше автор воспоминаний живописует: