– Ну, уж и не след… – невозмутимо, почти равнодушно возразил Акиму Хворостинин и вдруг негромко, но твердо отчеканил: – Вот тебе, Аким Никифоров, мой воеводский сказ: через два дня отплываем вместе, а не то…
Чем грозил воевода в случае непослушания, Аким расслышать не успел, Хворостинин вышел из каюты, громко хлопнув дверью.
Двумя днями позже от Никольских ворот Астраханского кремля отчалил крутобокий купеческий насад. Он направлялся с товаром вверх по Волге, в Москву. На его борту находился архиепископ Астраханский и Терский Феодосий. Плененный сторонниками Лжедмитрия, взятый под стражу, держал он путь прямо в логово самозванца.
Шел четвертый день пути. Густой утренний туман застелил волжские берега плотным покрывалом. Отец Феодосий вышел на палубу из своей душной полутемной каютки впервые за несколько дней. Все здесь было чуждо ему. Для него, архиепископа, плененного его же паствой, все люди казались враждебно настроенными к нему, но умудренный библейской мудростью он не держал на них зла.
Аким проснулся в это утро рано, едва рассвет осветлил небо. Он осмотрел груз, заглянул к кормщику. Тот, не доверяя кормило никому, вел насад сквозь густое молоко осеннего тумана почти на ощупь. На палубе Аким заметил одинокую фигуру владыки. Купец подошел к священнику. За все время пути Аким впервые встретил Феодосия. Архиепископ стоял, зябко скрестив на груди руки, и вглядывался в меловую непроглядность утреннего тумана.
– Как спалось, батюшка? – решил заговорить с владыкой Аким.
– Спасибо. С божьей помощью, – сухо ответил Феодосий и отстранился от Никифорова, давая понять, что не намерен вести разговоры.
Аким чувствовал неловкость перед архиепископом, невольно оказавшись соучастником нятья[69] и унижения Феодосия. Он испытывал к старцу глубокое искреннее уважение.
– Что же на воздух-то не выходил до се? – пытался разговорить владыку Аким.
– Молился, – все так же сухо, устремляя взор в непроглядное молоко тумана, ответствовал священник.
– Да, смутное время сейчас на Руси… Истинный царевич Дмитрий убиен, а престол самозванец занял, – невзирая на отчужденность Феодосия, продолжал Аким.
– Что же ты-то меня к самозванцу везешь? Али продался? Али игру какую затеял? – вдруг повернувшись к Акиму и пристально глядя ему в глаза, тихо произнес Феодосий.
– Под секирой приказали мне взять тебя, отче, на борт. Сам-то я торговый человек, не обессудь, владыка! – начал оправдываться Аким. – А Гришка Отрепьев для меня не царь.
С этого дня их утренние встречи участились. Вскоре Аким заметил в глазах Феодосия едва заметную теплинку.
Чем выше по течению реки поднимались путники, тем холоднее становился осенний воздух, тем гуще утренние туманы. Нередко Аким подмечал, как издали, стараясь оставаться незамеченным, наблюдал за ним Хворостинин. Как вслушивался в его, Акима, разговоры с архиепископом. И людям своим наказывал – глаз не спускать с купца ни в насаде, пока шли по реке, ни в Москве.
С судьбой спорить сложно. Правит она путями людскими, не спрашивая, посильна ль ноша, возлагаемая ею на путников. Хотел Аким остаться лишь торговым человеком, а оказался меж двух огней с тяжким грузом на сердце. Но выбор его душа определила, а она, как известно, от Бога.
Московская земля встретила отца Феодосия холодным, пронизывающим ветром, напоминая о приближающейся зиме. Недоброе ее дыхание студило и тело, и душу. Не думал архиепископ, что когда-нибудь прибудет в Первопрестольную под конвоем, что войдет в царские палаты в сопровождении четырех стрельцов и предстанет пленником перед восседающим на троне самозванцем. Но суд божий страшнее, чем суд человеческий. Там душам заблудшим Истина совестью на ухо шепчет, мучениями душевными грозит, хлеще огня адского которые. И нет спасения от меча ее огненного, что в самое сердце разит без промаха.
Грозно глядел на архиепископа Астраханского и Терского Феодосия самозванец Лжедмитрий. Надменность скользила во всем его облике, надменность и превосходство. Едва распахнулись перед Феодосием двери царских палат, тяжким грузом ощутил он на себе этот бесчестный взгляд. Каждый шаг его на пути к царскому трону отзывался в сердце священника тяжелым глухим ударом – чем ближе, тем сильнее. И вот он, последний шаг. Феодосию приказали остановиться. Теперь их тела отделяли друг от друга всего десять коротких шагов, а души их – вселенская пропасть.
– Астраханские все смуты от тебя! – не обращаясь к владыке по имени, надменно произнес Лжедмитрий. – И людям ты говоришь, и сам называешь меня не прямым царем: да кто, де, я?
Феодосий казался невозмутимым. Он поднял на самозванца взор и, пристально глядя ему в глаза, ответил:
ebooksa