Вот и Гурьян Чалый в эти места на просто так подался. Приказ царский последовал – в рекруты народ набирать. Не захотел Гурьян подчиниться царской воле – надеть темно-зеленый рекрутский кафтан, на войну идти против шведов воевать. До того и так житье-бытье у него несладкое было: сиротой по земле ходил сызмальства, крепостным у местного барина жил, сапогом был бит и плетьми. А теперь и подавно, хоть в петлю лезь. Поразмыслил Чалый: «Все одно погибать!» – да и пустился в бега. А здесь, среди степей калмыцких да змеистых речушек астраханских, каждый второй такой же, как он. Главное, не пропасть, на кусок хлеба заработать! Вот и подался Гурьян на стройку кирпичи носить. Так уж судьба распорядилась, что пришел он ни куда-нибудь, а к Дорофею Мякишеву. К тому времени новые стены Успенского собора едва заажурились каменными вензелями да узорами.
Митрополит Сампсон торопился увидеть свое любимое детище. Вместе с зодчим подолгу стояли они у возводимых стен храма, совещались о чем-то, водили в воздухе руками, словно рисовали будущие купола да маковки.
Холеным показался Гурьяну Сампсон. Недобрым глазом посмотрел он на него. «Ишь какой, все пальцем указывает да торопит, – думал Гурьян, – никак с “иноземцем” заодно, а может, и в переписке с ним состоит. Надо быть от него подальше».
– Что так недобро, Гурьян, смотришь на батюшку-то нашего? – поинтересовался у Чалого такой же, как и он, работный мужик по прозвищу Ероха.
– Что он, девка, на него любоваться? По мне так: что попы, что князья, все одно – барья.
– Зря ты. Наш батюшка хороший.
– Ага, хороший… Вот как пойдет царь по нашим головам, так и посмотрим, чью твой батюшка сторону примет. По всей Руси Петр приказы отдает: кого в рекруты, кого на болота балтийские, новую столицу строить, – буркнул Федот Илларионов. С легкой руки Рувима подрядился и он к Дорофею Мякишеву на постройку Успенского собора.
– Да ну! – протянул Ероха. – Слышь, че люди говорят? – Он толкнул в бок стоящего рядом каменщика.
– Я тоже это слышал вчера на базаре, – откликнулся тот, – мужики меж собой разговор вели.
Укладывая кирпичи, Афанасий вполуха слушал пересуды товарищей. Не особо задумывался он над сказанным Гурьяном. Сколько перевидал он за свое обитание здесь. Одно слово – беглый люд. Один убог, другой глуп, третий озлоблен. Что глубоко в сердце-то загонять услышанное? Он и сам из таких. Думку думал Афанасий о сыне: «Нехорошо получилось перед Михайло Иванычем. Ну да ладно. Перетрется, перемелется. Забудется».
А в это время торговое судно Потапова стояло на базаре на разгрузке соли. Пока рабочие таскали мешки, Михайло Иванович зашел перекусить в разместившуюся рядом с базарной пристанью обжорку.
– Михайло Иваныч, иди сюда, – услышал он знакомый голос. За столом в глубине обжорки сидели трое купцов.
– Какие люди, – поприветствовал купцов Михайло Иваныч. – Здравствуй, Илья Ильич. Здравствуй, Петр Никифорович. И ты, Яков Иваныч, здравствуй. Тысячу лет тебя не видел. Как дела-то твои?
– С божьей помощью, – отозвался Яков Иванович Сомов. Он был хоть и новый, но уважаемый в городе купец, человек не только высокого достатка, но и хорошо образованный. Он владел языками. Неплохо понимал даже восточную речь.
– Присаживайся к нам, Михайло Иваныч, – теснясь на лавке, уступил Потапову место Илья Ильич.
Заказав водки да осетрины с капустой, Потапов подсел к купцам.
– Мы вот тут разговор ведем меж собой, – ввел его в суть беседы Петр Никифорович. – Большие перемены грядут. Из Москвы бояре приехали, бумагу привезли с царским указом. В том указе много чего записано. Будто бы в немецкое платье всем надлежит облачиться да бороду брить.
– А еще всех заставят табак курить, – продолжил Илья Ильич. – Московиты уже страдают от новых порядков. Говорят, с непокорными царь сам расправу чинит.
– Это еще не самое страшное, – вставил Носов. – Поважнее другое будет. Царь установил невиданные налоги и подати, а сбор их на местное купечество возложить хочет! Вот, к примеру, у тебя Михайло Иваныч, есть время сбором податей заниматься?
– Да когда мне?
ebooksa