– У нас средь мужиков молва идет, – продолжал Афанасий, – будто царь указ издал – пожизненно в рекруты набирать будут. За себя-то не страшно, мне годков-то много, сороковой идет, а за Никиту боязно.
Он по-отечески посмотрел на сына, словно прикидывал, что ждет его в жизни. Никита поймал родительский взгляд, но тревоги отца не разделял:
– Батя, можно по улице пройдусь, с друзьями поговорю.
– Иди, только недолго, – отпустил сына Афанасий.
Прасковея сидела за столом и немного отрешенно поглядывала в окно.
– Что с тобой, Прасковеюшка? – Афанасий ласково приобнял жену, когда за Никитой закрылась дверь.
– Умолчала я, Афанасьюшка, – в голосе Прасковеи послышались тревожные нотки. – Сегодня люди приходили, вас с Никитой записали. Сказали, что для царевой службы надобно. Какая такая служба? – У женщины в глазах заблестели слезинки. – Уж не та ли, про которую ты сейчас говаривал?
У Афанасия будто что-то оборвалось внутри. Не чаял он таких перемен. Взбунтовался дух его. Жаром охватило все нутро. Забыл про отдых. Сил нет на месте усидеть.
– Пойду и я на улицу, с мужиками о жизни потолкую.
Как только вышел Никита за ворота, ноги сами, не советуясь с разумом, понесли его к потаповскому дому. Никому не говорил он про беду свою, что мочи не было не видеть купеческую дочку, глаза ее грустно-синие, что ночи напролет грезилась она ему во снах его беспокойных, что в мыслях не раз ласкал он губами своими губы ее горячие. А вот и знакомая калитка. «Не запретно же мимо дома ходить», – оправдывал себя Никита, словно ненароком заглядывая в окно. Из-за колышущейся на слабом летнем ветерке шелковой занавески он заметил лишь тусклый свет свечи и несколько мужских фигур за столом. Разглядел силуэт Михайло Ивановича. Словно жаром обдало Никиту: «Прочь от дома, прочь…»
А за шелковой занавеской, при тусклом свете свечи, коротая вечер за чаркой медовухи, сидели потаповские гости, его сегодняшние дневные собеседники Илья Ильич и Петр Никифорович. Не сговариваясь, пришли они к Михайло Иванычу. Не по первому кругу в хмельной беседе обговаривали купцы царев указ. В который раз пеняли на Ржевского за самоуправство да за жестокость. Выяснилось, что и к Илье Ильичу воеводины люди приходили. И он им подать заплатил за бороду свою рыжую.
– Сегодня на базаре слух прошел, – сказал Петр Никифорыч, – будто на семь лет запретят наших девок за русских парней замуж выдавать, а только за немцев.
– Сейчас чего угодно ожидать можно, – вставил Илья Ильич.
– Вот ироды! – не выдержал Потапов и хлопнул кулаком по столу. – Это что же, мою Дуню за немчуру отдавать? Не бывать этому! – вошел в раж Потапов. – Хоть за кого, но за русского!
А Дуня в это время сидела в светелке и вышивала гладью салфетку. Шелковая нить ровными стежками ложилась на полотно. Ее любимец – рыжий кот, громко мурлыча, терся у ног. Дуня бросила нечаянный взгляд в окно и обмерла. «Никита, – девушка увидела парня, и в сердце что-то кольнуло острой иглой. – Никита…» И в душе Дуни поселилась грусть. «Нет, нет, – гнала она от себя мысли о сыне каменщика, – стыд, стыд-то какой! Вдруг папенька догадается…» Дуня почувствовала, как ее лицо заливает жаркий румянец.
Афанасий одиноко брел по сумеречной улице. После того как сплел он в одну нить разговоры мужицкие на стройке да те слова, что сказала ему Прасковея за ужином, на душе у него кошки заскребли. Перебирая в голове невеселые мысли, набрел на захудалую обжорку. В полутемном помещении было душно. Выбрав свободный стол, Афанасий тяжело опустился на лавку. Вдруг кто-то толкнул его в бок.
– Эй, Афанасий, ты че эта, своих не замечаешь?
Подняв глаза, Афанасий увидел подле себя Ероху.
– Ты че эта такой смурной? – не унимался Ероха. – Аль с женой че не поделил?
– Видать, правду сегодня говаривал Гурьян про рекрутов-то. Ко мне днем люди приходили, переписали нас с сыном.
ebooksa