Ушедшие в никуда

22
18
20
22
24
26
28
30
7

Город просыпался для нового трудового дня. В покои митрополита Сампсона вошел келейник. Он был взволнован, но старался не показывать свои страхи. Его лицо выглядело усталым. Было видно, что ночь он провел без сна.

Митрополит готовился к молитве. Владыка не любил, когда ему докучали беседами до утреннего общения с Всевышним. Но келейник все же решился потревожить Сампсона:

– Отче, дозволь поговорить с тобой.

– Не время сейчас. После молитвы.

– Отче, разговор серьезный, – настаивал келейник.

– Говори, так и быть.

– Сегодня ночью ходил на стройку – тафью[72] свою забыл на лесах. Нашел, уже спускаться стал, слышу разговор под стенами собора. Мужики о чем-то говорят. Прислушался я, отче. Мятеж они замышляют. Говорили, будто ты в тайной переписке с царем состоишь, опасен для них, убить тебя грозились.

– На все воля божья, сын мой. Ступай.

Оставшись один, Сампсон придался молитве. Но кривить душой перед Господом он не мог: мысли все время уводили его от молитвы к словам келейника. Не первый раз за короткий срок доводилось ему узнавать подобное из разных уст. Понимал Сампсон: оставаться в городе ему становилось все опаснее. «Со дня на день может начаться бунт, – думал Сампсон. – Оставаться в городе, значит, повторить участь митрополита Феодосия или, того пуще, убиенного митрополита Иосифа. Самое верное, перебраться пока в Иоанно-Предтеченский монастырь».

8

29 июля 1705 года астраханская земля запомнила на все последующие времена. С рассвета город погрузился в людскую суету. Повсюду цокали по мостовой тройки лошадей, запряженные в разукрашенные пестрыми лентами повозки. В городских церквах готовились к венчанию одновременно по нескольку пар. Казалось, все в этот день были причастны к одному романтичному слову «свадьба».

Михайло Иваныч Потапов уже несколько дней не находил себе места. Похудел, поседел, осунулся и смотрел на мир затравленным волком. Поспешные приготовления к свадьбе заняли все его невеселые мысли.

В купеческом доме с утра беготня. Вокруг Дуни мамки-няньки да девки-подружки. Одеть невесту – дело нешуточное. Сердце девичье трепещет. Люб жених, а страшно девице замуж-то идти…

Михайло Иваныч заглянул в комнату дочери. На него зашипели: нельзя, дескать. Сквозь приоткрытую дверь он все же разглядел стройный Дунин стан. На кровати лежало белоснежное в рюшах подвенечное платье дочери. Шлейф фаты, перекинутый через стул, занимал полкомнаты. «Хороша! – подумал Потапов. – И кому, голытьбе отдаю!.. Не простит мне Господь! Ни в жисть не простит!»

В доме Прохоровых тоже свадебные сборы. Никита полностью доверился матери. Сейчас он стоял перед ней во всем новом. Прасковея то поправляла на нем воротник, то разглаживала видимые ей одной морщинки на ткани его свадебного камзола. Закончив наряжать сына, она отошла от него на шаг, словно хотела убедиться в безупречности его подвенечного костюма.

– Ехать пора, – вошел в комнату Афанасий, – лошади уже поданы.

Никита старался казаться серьезным и строгим, но счастливые глаза выдавали его с головой. Подумать только, его чистая первая любовь к купеческой дочке, до недавнего времени казавшаяся преступной несбыточной мечтой, вдруг обернулась реальностью со счастливым концом.

Венчание назначили в Крестовоздвиженской церкви ровно в полдень. Как обговаривали тогда купцы меж собой, так и получилось. Три пары венчал здесь сегодня священник. Кондрат Поликарпыч Власов дочку за сына своего приказчика выдавал. Дочь Евграфа Кузьмича Трофимова шла под венец с сыном бакалейщика. А Потапов выдавал свою Дуню за сына каменщика.

Почти во всех церквах города по случаю венчания молодых звонили колокола. Сотня «счастливых» русских пар отдали в этот день друг другу сердца. И не взирали, богат жених или беден, знатен или безроден. Главное, чтобы избранник русским был. Свадьба! Одна на весь город свадьба!

В стенах Крестовоздвиженской церкви многолюдно. Под сводами храма свершается таинство. Сегодня Никита впервые коснулся хрупких пальчиков Дуни. Она от неожиданности отдернула ладонь, но в следующий миг покорно доверилась его большой, по-мужски крепкой руке.

– Венчается раб божий Никита рабе божией Евдокии, – разливался в пространстве храма распевный голос священника.