– Нельзя, Сампсон, тебе здесь находиться, – делился опасениями калмык, – с каждым днем бунт все сильнее разгорается. Уходить тебе надо отсюда, уезжать.
– Куда ехать-то? – вздыхал митрополит. – От судьбы не уйдешь. На все воля божья.
– Поехали ко мне, в улусы. В степи поживешь. Воздухом вольным подышишь, – уговаривал митрополита Аюка. – Сколько хочешь живи. У меня места много. В тягость не будешь. Там тебя ни один бунтарь не достанет.
– Спасибо тебе, Аюка. Господь тебя не забудет.
Где-то там, за рекой Кутум, раскинула свои земли суровая Болдинская степь. По весне речные воды разливались по всем необъятным степным просторам, а высыхая к середине лета, предоставляли раздолье несметным полчищам комаров. Начиная с осени, всю зиму по степи носились морозные колючие ветры, развеивая всякое желание жить на этих негостеприимных землях. Только вольные кочевники селились в этой степи да витал призрак старого полуразрушенного острога разбитого войска Федора Шереметева, оставшегося со времен Великой смуты.
Нынешняя осень мало чем отличалась от своих сестер, царящих в болдинской степи столетие назад. Она так же, как и прежде, остужала эту степь своим прохладным дыханием, добавляя в палитру ее одежд багряно-рыжие оттенки.
Где-то вдалеке серебристой лентой вилась речка Бóлда. Близки они с Волгой-матушкой. Одна на двоих кровь-водица общая. По берегам ветлы, послушные течению, купают длинные с прозолотью косы, да колючий татарник разбросал по земле пухом увядший цвет.
Вдали от тревожных событий время для митрополита тянулось томительно долго. Здесь, в Болдинской степи, один небольшой уединенный уголок в слиянии рек Большой и Малой Болд манил владыку неудержимо. Умиротворенность и сердечный покой чувствовал здесь Сампсон. Здесь предавался он размышлениям, всякий раз вспоминая детище свое, Успенский собор, который теперь стоял брошеной сиротой. Устремляя взгляд в безоблачное небо, владыка представлял легкие, призрачные купола воздушных храмов. «Вот бы на этом месте монастырь поставить», – мечтал Сампсон. Он все время молился о судьбе мятежного города. Все раздумывал, какие ошибки совершил, допустив этот кровавый бунт. Стало быть, не достучался до душ людских, раз не смог остановить…
Вольные ветры со всех сторон обдували улусы Аюки Таши. Калмыки пришли на эти земли недавно. Их небольшие кочевые селеньица состояли из кибиток, которые для удобства и безопасности располагали по кругу. В центре этого круга хранили люди имущество и загоняли на ночь скот.
Аюка выделил Сампсону самую богатую и теплую кибитку. Это была четырехколесная повозка, сделанная по-монгольски юртой из красочных, немного выцветших на горячем южном солнце циновок и шкур. Непривычное для владыки жилье, но, видать, на все воля божья. К тому же в чужой монастырь со своим уставом не ходят…
Сампсон сидел на мягких овечьих шкурах и писал: «Всемилостивейший Государь. Учинен мятеж бунтовщиками и подстрекающими их какими-то монахами, а как сие тайно учиняется, то я никак проведать не мог, а только знаю, что запаса здесь очень много. Как пушки и пищали привозили – все тайно. Хлеба много. Город крепкий, и народа много – большая часть стрельцов. Прошу, Всемилостивейший Государь, Царь и великий князь, нарядить самого лучшего воеводу или генерала с большим количеством военных людей. Я же сам живу у калмыков. Показаться мне русским никак нельзя. Я буду ожидать Вашего царского милосердия в Болдинской степи за рекою Болдою. Есть в домовых моих водах меж рек Большой и Малой Болды от Волги остров с проездною проточкою порожний, никому не отдан и лежит впусте. Обращаюсь с прошением к Вам и ожидаю Вашего государева дозволения о передаче мне земельных угодий, чтоб основать на этом месте обитель».
Закончив писать, Сампсон вышел из кибитки и направился к юрте Аюки Таши.
– Дозволь войти, Аюка. – Владыка откинул тяжелую циновку, закрывающую вход в юрту.
– Входи, дорогой Сампсон, входи! Что привело тебя ко мне?
– Просьба у меня к тебе великая. Написал я письмо царю Петру Алексеевичу. Отправить надобно.
– Не переживай, Сампсон. Все устроим. Завтра же нарочного пошлю. Если поспешит, успеет добраться в Москву до морозов.
А морозы могли нагрянуть в любой момент. Даже здесь, на юге Руси, осень вскоре заморосила унылыми монотонными дождями. Превратив рыже-серую Болдинскую степь в непроходимое месиво глины и пожухлой травы, она все чаще припорашивала ее мокрым колючим снегом.
Хоть и не хотел Петр отрывать войска от сражений со шведами, но понимал – важна ему Астрахань не менее, чем выход к Балтийскому морю. Потому и послал по просьбе митрополита Сампсона в нижневолжские степи лучшего большого полка воеводу, генерал-фельдмаршала военного Мальтийского славного чина Апостола Андрея кавалера Бориса Петровича Шереметева.
Полгода минуло с тех пор, как отгуляла в городе одна на всех свадьба. Полгода минуло, как превратилась она наутро в неуправляемый пожар человеческих страстей, дотла сжигая на своем пути многие жизни. Воевода Ржевский спал во сырой земле, митрополит Сампсон бежал. Всех начальных людей и подавно в городе извели. Теперь главным атаманом избрали купца гостиной первой сотни Якова Ивановича Носова. Он в городе голова. Ему все докладывают. Все дела сообща на круге решают. Атаман Носов обретался на воеводском подворье. Там его и нашел Гурьян Чалый:
– Яков Иваныч, – нервно запинаясь на каждом слове, начал он, – только что наши люди донесли: на Каржином острове, что в двадцати верстах от города, расположился большой полк царевых войск.
ebooksa