– Что, нравится?
– Нравится, – с ненавистью отвечал червяк, корчась в огне. – Еще как! Ой-ой-ой! Но все равно мы победим!
– Так вот, – как ни в чем не бывало продолжил первый легаш, обращаясь к Тюлипу, – мы, видишь ли, дружище, стараемся покрыть плевками вон те три слова на двери: “свобода, равенство, братство”. Кто первый закончит, тот выиграл. Такая безобидная игра.
– Это как посмотреть, – уклончиво сказал Тю-лип. – Вот у моей жены был постоялец, которому привычка плеваться почем зря, просто так и прицельно, дорого обошлась. Плевака, надо вам сказать, он был изрядный, не чета нам с вами. Метал харчок на метр, а то и на два… вот так!
Он набрал слюны, прицелился и хорошенько харкнул в глаз первому легашу.
– По-ду-ма-ешь! – презрительно протянул тот. – А ты попробуй вот так.
Он плюнул вверх, потом поймал плевок языком, перехаркнул товарищу, тот поймал на лету и послал обратно, они по-жонглерски перебросились им пару раз, потом подключили Тюлипа – он тоже поймал и послал плевок первому легашу, который, наконец, его проглотил и хвастливо сказал:
– Вот так! Знай наших!
– Неплохо, – согласился Тюлип. – Но тот мужик умел еще и не такое. Закладывал, к примеру, в рот кусочки свинца и как нечего делать голубя сбивал на лету Как я уже говорил, он был плевака не простой, а председатель Французского клуба плевак, официально признанного общественно полезным, да еще и генеральный прокурор в придачу! Так вот, однажды его разобрало прямо в суде, когда адвокат распинался, оправдывая своего подзащитного. “Не удержался я, – рассказывал он нам с женой у камелька. – Встал. Прищурился. Нацелился. И залепил ему прямо в раскрытый рот! А потом меня понесло! Я как пошел плеваться! Во всех подряд! Очередями! В обвиняемого! В судей! В присяжных заседателей! В гражданского истца! Ливень! Поток! Водопад! Так прямо вижу, как я влез на стул и смачно харкнул на гладкую макушку председателя суда – он лысый был! Неподражаемый плевок! Упекли меня тогда в тюрягу на полгода… карьера ко всем чертям… жизнь насмарку… катастрофа!” Разрешите пройти…
Он вежливо обогнул легашей.
– Да, грустная история, – вздохнул кто-то из них за спиной у Тюлипа. – Ах ты!.. Кажись, Тото, я одного упустил!
– Да, точно, упустил, Жюло. А ну-ка, теперь я. Эх!
Дверь со скрипом приоткрылась, и коридор наполнился зловонным дымом.
– Тысяча девятьсот девяносто восьмой! – рявкнул легаш-громадина, пытаясь просунуть голову в щель. – Тысяча девятьсот девяносто девятый! Ну, на сегодня хватит. А то моей бесценной женушке еще все убирать. Двухтысячный!
– Блаженны павшие в той битве правой![10] – героически пропищал червяк, принимая смерть под сапогом.
– Иэк! – икнул Тюлип.
– Эх! – вздохнули легашики.
На этот раз они хорошо прицелились, и громадный легаш получил в глаз приличную порцию слюны. Он чертыхнулся, выпустил в отместку несколько особенно вонючих порций дыма и ретировался. А два легашика запрыгали от радости, горячо поцеловались, в обнимку улеглись в свой гроб и задули свечу.
Позор!
Тюлип ощупью пробирался в темном проходе, безуспешно пытаясь найти выход из подземелья, как вдруг очутился у входа в чуланчик. Под сводчатым потолком теплился огонек масляного светильника, сделанного из человеческого черепа. Две скелетины, дылда и коротышка, сидели рядышком на двух дешевых, грубо обструганных гробах. Дылда болтала без умолку, надраивая какую-то кастрюлю, а коротышка слушала, усердно вытирая грязную треснутую тарелку.