– Мое имя Артур Филлипс Этвуд, – представился я.
Она поморгала, как бы пытаясь совладать с охватившим ее удивлением.
– Как так? – произнесла она наконец. – Разве вы, молодой человек, не внук мистера Эллингтона?
– Это правда, – ответил я, едва сдержав улыбку, – но внуком я прихожусь ему не по отцу, а по матери, поэтому моя фамилия другая.
– О господи! – воскликнула она, взмахнув руками. – В самом деле! Как же мне это в голову-то не пришло? – Она засмеялась и принялась трясти головой. – Вот ведь мне в голову-то не пришло! – повторяла она при этом. Я слышал ее голос, когда она спускалась вниз по лестнице.
Я пошел вслед за ней в смутной надежде хотя бы от этой женщины узнать, как погибли братья моей матушки. Да и о том, какой была моя мать в юности, до замужества, тоже хотелось бы послушать. Я-то помню ее вечно печальной женщиной, которая странным образом постарела слишком рано: в свои неполные тридцать она выглядела так, словно ей уже минуло сорок и старость до такой степени не за горами, что страх и горькая безнадежность постоянно глядели из ее глаз.
Когда я спустился, работница находилась в приемной и тщательнейшим образом вытирала пыль с полок, карнизов, столов и буфета. Мне подумалось, что это бессмысленное занятие – никакой пыли здесь как будто не водилось, однако она не без торжества показала мне белую тряпку, которой двигала взад-вперед привычными жестами, и я увидел темные полоски.
– Пыль присутствует всегда! – объявила она. – Оно-то и кажется, будто здесь вечная чистота, потому что я прихожу два раза в неделю и все прибираю, расставляю по местам и обтираю как можно аккуратнее. А не делала бы я этого – и что? Заросло бы здесь все. И месяца бы не миновало, как заросло бы все, вот так-то.
Я вынужден был с нею согласиться и поневоле прибавил, что в жизни не видел настолько чистого, идеально прибранного города, как Саут-Этчесон.
Она откинула голову назад и оглушительно расхохоталась, раскрыв свой на три четверти беззубый рот.
– Стало быть, последствия уборки видите, молодой человек? – воскликнула она. – Ох, мистер Эллингтон или как там вас на самом деле, – уж простите, не могу запомнить! – да знали бы вы!.. Уборка, говорите? Ох, насмешили! – Она снова взялась за работу и, не переставая двигать руками, проговорила: – Уборка – это дело людское, а здесь совсем иное дело. Здесь лежит великое благословение Божие, и никак иначе.
Я поперхнулся и долго не мог найти в себе силы продолжить разговор. Все это прозвучало настолько неожиданно, что буквально выбило меня из колеи.
– Благословение? – повторил я в конце концов. – Вы что имели в виду, миссис…
Я споткнулся и замолчал, поняв, что ни дедушка, ни его работница не называли мне ее имени.
–
– Если я задержусь, – сказал я, – то и вы постарайтесь запомнить, что истинная моя фамилия – Этвуд, и прошу уж именовать меня исключительно так.
Она махнула рукой.
– Это в каком ином месте вы можете быть и Этвуд, и как вам угодно, а у нас вы в чистом виде мистер Эллингтон, и уж я-то вижу это с первого взгляда, уж вы мне-то поверьте.
Я вспомнил о том, как все говорили мне о моем сходстве с матерью, и промолчал. Возможно, эта странная женщина не так уж и неправа. Во всяком случае, я решил не продолжать с ней разговор на эту тему. Меня интересовало другое… Но не успел я задать вопрос о судьбе моих старших дядьев, как мисс Раккуэль Радклиф произнесла нечто странное:
– Спрашиваете, в чем здесь Божье благословение? – заговорила она, понизив голос. – Ох, мистер Эллингтон, коли ваша душа, которая здесь и зародилась, вам не подсказывает, я покажу… Если миновать церковь вон там, на холме, – она махнула рукой куда-то в сторону камина у дальней стены комнаты, – и спуститься к небольшой роще – когда-то это был вроде бы церковный сад, но с годами он оказался заброшен и одичал, хотя яблоки там до сих пор растут, только крохотные и кислые, – вот там-то и будет небольшое строение. Оно тоже раньше, как многие полагают, принадлежало церкви, а ныне – неизвестно кому. Если кто-то на него покусится, то ему, должно быть, придется иметь дело со всем городом. В любом случае туда мало кто заходит.