Рэйвен присел перед камином и ворошит кочергой потрескивающие поленья. Приятно пахнет костром.
Госпожа Сторм в строгом чёрном платье и тугим пучком волос на затылке восседает в кресле, выпрямив спину. Они о чём-то негромко переговариваются.
Свекровь поворачивает голову и замечает меня. Уголки её губ привычно кривятся:
— А вот и она, дорогой!
Замечаю, как напрягаются плечи Рэйвена. Он пристраивает кочергу к стене и встаёт. Оборачивается и я чуть пошатываюсь под его взглядом. Равнодушным, холодным и чужим.
Опускаю глаза. Прохожу вперёд в полном молчании.
Склоняюсь в почтительном поклоне, приветствую мужа, как и подобает покорной жене. А в голове в это время вертится вопрос: Рэйвен не рад меня видеть? Показалось? Или нет?
Выпрямляюсь и от растерянности не знаю, куда деть руки. Сплетаю пальцы перед собой.
Взгляд дракона блуждает по мне неспешно, задерживается на груди, которая в поклоне едва не выскочила из откровенного лифа. Но за лазурью ледяных радужек читается лишь какой-то отстранённо-оценивающий интерес, как к кобыле на ярмарке или сочной бараньей ноге.
Окончательно перестаю понимать, что происходит. Три года прошло, но всё равно…
Сейчас передо мной как будто незнакомец. И хочется броситься из этой комнаты прочь, а не ему на шею.
На Рэйвене синий военный мундир с генеральскими погонами и кожаной портупеёй через плечо. Он ещё не успел снять оружие.
— Так что ты хотел сказать нам обеим, дорогой? — голос свекрови, обращённый к сыну, так и сочится мёдом.
Продолжая жадно рассматривать меня и даже не повернув головы, Рэйвен сухо бросает матери:
— Позже.
— И правда, давайте поужинаем, а разговоры подождут, — улыбается та и встаёт, заискивающе глядя на сына. — Тогда я прикажу накрывать на стол?
— Сначала хочу помыться с дороги, — дракон, наконец-то, перестаёт меня рассматривать.
— Разумеется, дорогой, как угодно, — легко соглашается свекровь и наклоняется к серебристому колокольчику на чайном столике, чтобы позвать слуг. — Ванна готова. Уна тебя проводит.
— Нет!
Худая рука госпожи Сторм вздрагивает, вызывая в колокольчике жалобное дзиньканье, и чуть не роняет его. Мои щёки и грудь вновь обжигает студёной лазурью: