Он. Она. Другая

Нариман выходит в подъезд, а я все еще стою и почему-то гипнотизирую золотистый глазок.

— Мать, — зовет меня сестра. — Он забыл свой рисунок.

— А?

— Чубакку своего забыл, говорю.

— Дай-ка, — повернувшись к ней, выхватываю листок. — Блин, Нафиса же ему подарила, он обещал забрать.

— Иди отдай, — в глазищах Ирады вспыхивает огонь.

— С ума сошла? Он уже через пару минут уедет.

— Не уедет. Он сейчас будет стоять внизу полчаса и смотреть на наши окна.

— Что? — шиплю я на нее. — С чего ты взяла?

— В книжках прочитала. — Давай. Ты же одета. Ноги в туфли и бегом! — Ирада толкает меня к двери, открывает ее и чуть ли не выпихивает.

— Ты с ума сошла? — возмущаюсь, но все-таки запрыгиваю в лоферы.

— А ты совсем слепая, да? Ты же говорила, что он смотрит на тебя. Так вот да, я убедилась — смотрит! И еще как!

Кусаю губы, потому что понимаю — она права.

— Тебе конец, — прищурившись, цежу сквозь зубы.

— Убьешь меня потом, — эта кудрявая ведьма высовывает язык, дразнит и закрывает перед носом дверь.

Назло ей вызываю лифт. Хочу доказать, что он не стоит во дворе, а уже уехал. Ну не бывает так! Только не со мной! Спускаюсь на первый этаж, нажимаю на круглую кнопку разблокировки и выхожу на улицу. Нет его здесь, нет. Сделав глубокий вдох, иду к месту, где он оставил машину. Крепко сжимаю в руках рисунок. Во мне сейчас спорят две неравных половины: одна надеется, что Нариман уехал, другая — что остался.

Сердце колотится, когда я вижу его “Лексус” с включенными фарами. Встаю напротив и выставляю вперед ладонь, щурясь от яркого света. Он их тут же вырубает. Двигатель больше не шумит. Водительская дверь открывается и Нариман выходит на улицу. Он удивлен, озадачен и я только сейчас вижу, как все-таки хорош собой. До этого я смотрела на него и не замечала настоящей, мужской, не слащавой красоты. Скорее, я видела, вернее помнила его доброту, отзывчивость, то, как он успокаивал меня в машине год назад. А еще слышала, как о нем отзываются подчиненные. Уважают даже взрослые мужики, несмотря на то, что ему всего 36 и он им в сыновья годится. А все потому что всегда здоровается, пожимает руку, знает почти каждого по имени, а если не знает, спрашивает, как зовут.

— Сабина? Что-то случилось? — Нариман подходит ко мне, а я ничего не могу сказать — язык к небу прилип.

— Я… вы забыли рисунок, — протягиваю ему «Чубакку».

— Точно, рисунок, — отзывается, потерев ладонью лоб.