— Я тоже не могу. Не могу целовать тебя, зная, что ты целовал ее. Ты не сможешь усидеть на двух стульях, как бы ни пытался.
Она встает и собирается уходить, а я сажусь за рояль и на автомате провожу рукой по гладким клавишам, играя по памяти легкую мелодию, что когда-то сочинила Ира.
Арина подходит обратно к фортепьяно, слушает, хмурится даже, пока я, не глядя, стучу по клавишам.
— Знаешь ее?
— Нет, никогда не слышала, — пожимает она плечами. — Не знала, что ты играешь.
— Только эту мелодию. Арина, кто были твои родители?
— Фермеры. Папа на тракторе работал, а мама на рынке торговала овощами.
— Они же умерли?
— Да, когда мне было десять.
— Десять? Хорошо их помнишь?
— Помню, как мама учила меня на фортепьяно играть, помню, как отец на плечах таскал и кидал в реку. Ну, и так, в общих чертах, конечно, помню. У нас дома было много их фотографий.
— А умерли как?
— Трактор взорвался, что-то с двигателем было. Мама как раз была там с папой.
Выдыхаю. Это точно не Ира. Вот, прям, сто процентов. Тяну Арину к себе, упираюсь лбом в ее живот. Она не отталкивает, гладит голову. А ребенок пинает при этом мой лоб через живот. Я сначала даже дергаюсь, потом смотрю на то место, где прямо видно, как он пытается пихаться. Опускаю туда руку… Ну, привет, боец.
— Уходи, ненавижу тебя, — со слезами на глазах просит Арина и уходит в комнату, оставляя меня одного, Я тру переносицу, чувствуя, как у меня разрывается голова от мыслей, что правильно, а что нет.
Выхожу из квартиры, тут же получая звонок от Жени. Мы не виделись недели две, последний раз тусили в ресторане как раз после его расставания с Дилярой.
— Привет, друг, есть время?
— Есть, но вечером, сейчас на работе.
— Так я, вроде, возле стройки, машину вижу, а тебя нет. Скажи, чтобы меня пропустили.
— Ага, чтобы ты голову себе там разбил. Стой там, скоро приду.