— Уйди, — пихаю его руку, которой он пытается ко мне прикоснуться.
— Так, у нас полне раскрытие, едем в родильный зал.
— Нет, нет, я не смогу, я просто не смогу…
Карим, если это действительно он, стоял возле моего лица, смачивал губы салфеткой, держал за руку, пока я кричала, выталкивая его ребенка. Кричала, как ненавижу его, как презираю за то, что он со мной сделал, как видеть больше не хочу.
Он молчал, ничего не говорил, продолжая испуганно смотреть, как двое врачей пытаются помочь малышу увидеть свет. И вон он, лысенький и и весь в крови, оказывается прямо на моей груди. Кричит так громко, что закладывает уши…
Облегчение потолок заполняет мое тело… Боль становится не стол острой. Я в голос реву, трогая крошечное тельце, что вертит головой, выталкивая воздух из легких.
Я поворачиваю голову, а иллюзия еще здесь, Карим никуда не делся и словно под гипнозом смотрит на малыша. Своего сына.
Акушерка тянет к нему руки, а Карим тут же рявкает.
— Куда?
— Успокойтесь папаша, помоем, взвесим, измерим и вернем обратно.
Карим словно коршун смотрит на ребенка, а потом роняет голову, впиваясь взглядом в меня.
Из меня еще достают послед, только потом разрешают спустить ноги.
— Охренеть, Арин.
— Ага, — шмыгаю носом, а он снова дает мне попить влагу из марли. Я тут же поворачиваю голову и смотрю как малыша заворачивают, на ногу цепляют бирку. — Как ты тут оказался?
— Два часа назад сказали про статью, потом про то, что ты рожаешь. Пришлось звонить отцу и тайно выбираться из тюрьмы. С утра надо будет вернуться, до обхода.
— Теперь нам придется перед всеми играть счастливую пару… Сложно тебе будет.
Карим даже не отвечает ничего, снова смачивает мне губы, потом смотрит как мне приносят малыша, жадно открывающего рот.
— Молока у тебя пока нет, — говорит Акушерка, но к груди надо приложить.
Я глажу меленькое личико, смотря как пухлые губки пытаются ухватить сосок. Толкаю ему грудь, ставшую за последние несколько месяцев еще больше.
— Я могу его взять?