Катастрофа. Армагеддон. Именно эти слова крутятся в голове, пока до слуха доносится оглушительный звук часов. Страх скручивает внутренности узлом, кажется, что воздуха не хватает, а стены все больше давят. Сейчас расплющит меня.
Вскакиваю с кресла, начинаю метаться из угла в угол, пытаясь, договорится с собственной совестью, принципами.
Это просто секс. Рано или поздно это должно было произойти.
Я просто уважать себя не смогу. Даже в зеркало смотреться.
Лучше гордой, но убийцей.
Можно найти другой способ, можно же иначе!
Бабушка может умереть, а через пару дней твое тело даже не вспомнит, как его использовали.
Душа, душа будет помнить. Болеть. Кровоточить. Подсыпать соленых воспоминаний на раны.
Но бабушка будет жить!
Если она узнает, как я ее спасла, она откажется от меня, она не простит.
Она не узнает. Никто никогда не узнает. И ты забудешь, как страшный сон.
Такой страшный, что живот крутит.
Мозг осознает, мозг все понимает, почти смиряется, но что — то внутри бунтует, заставляет метнуться к двери и пытаться ее открыть, дергая ручку.
— Выпустите меня! Я передумала! Я так не могу!
Дверь резко открывается, и я вижу Витю.
— Витюш, милый, я не могу так, я правда пыталась, я приехала, но я так не могу! Как я потом жить с этим буду! Я возненавижу себя! Бабушка поймет, бабушка простит! — уже на истерике ору ему в лицо и вдруг получаю пощечину. Ахаю от неожиданности, смотрю на брата в слезах. За что?
— Успокоилась?
— Ты ударил меня…
— Просто хотел успокоить, объяснить, что, если ты сейчас уйдешь отсюда, мы заплатим в десять раз больше. И придется тебе, сестрица не высокопоставленный чистенький хуй сосать, а Джамала с рынка, который давно на тебя слюни пускает.
Я не сразу понимаю, о чем он говорит. Каждое слово через призму острой обиды за пощечину.