— Ну, плод развивается согласно нормам, ему десять недель. Мне даже дали послушать сердцебиение! — радостно делюсь новостями.
— Я не об этом, — отмахивается Настя, — кто папаша?
Отец. У ребенка есть отец. У каждого. Почему я об этом не подумала вчера…
— Только не говори, что не знаешь, — коллега по-своему интерпретировала мое молчание.
— Знаю…
— Но?
— Но? — переспрашиваю.
— Ты так сказала, что «но» точно требовалось.
— Хорошо, — сдаюсь, — но я почему-то об этом не подумала.
Настя начинает смеяться.
— То ли еще будет. У меня к концу беременности обычно все мысли из головы испарялись. Я стирала тарелки и прятала огурцы в носки. А потом не могла объяснить, почему я это делаю.
Хмыкаю. Надеюсь меня минует эта участь.
— Так кто папка? И когда, мать, ты вообще успела? В отпуске? И почему я ничего не знаю о твоем курортном романе? Хотя бы имя знаешь? Имя скажи хотя бы. Я сама его найду. Так помнишь или нет? — вопросы из нее вылетали со скоростью света.
— Орлов. Макс Орлов. Только замолчи, прошу. Голова болит от твоей трескотни.
Настя падает на стул и, наконец, замолкает. Массирую виски, пытаясь прийти в себя.
— Макс, который Максимилиан? — через несколько минут спрашивает подруга, в ее голосе отчетливо читаются истеричные нотки.
Смотрю на коллегу, она снова изображает рыбу. И мне отчего-то становится очень смешно.
— Именно, — говорю, наблюдая за тем, какой спектр эмоций прокатывается по ее лицу.
— Ну ты и везучая, подруга, — ошеломленно произносит, потом смотрит на меня, — ты же сообщишь ему?
Задумываюсь на мгновение, а потом решительно киваю. Он имеет право знать.