Елка вышла аляповатой и в целом безвкусной, но я мог бы разглядывать ее до утра. Мне нравилось, как блестит мишура и как отблески гирлянды красят ветки в разные цвета, как внутри меня словно зажигаются точно такие же огоньки и становится так приятно волнительно, что не уснуть.
Новый год с детства был моим любимым праздником. Намного важнее, чем день рождения.
В день рождения я получал подарки только от Лаймы и ее мамы, и это было единственное, чем этот день отличался от остальных.
Но на Новый год атмосфера праздничного безумия поглощала всех и каждого. Праздник так явственно заявлял о себе, что его чувствовали даже те, кто не собирался отмечать. Проходя мимо миллионов наряженных елок, пластиковых дедов морозов, мерцающих огней и глянцевой мишуры, было невозможно хотя бы на миг не затаить дыхание, не задуматься о маленьком новогоднем чуде. А вдруг?..
Прежде чем перебраться в Москву, на Новый год я всегда приходил к Лайме и тете Вере. Дома отец с мачехой и младшими братьями-погодками собирались за праздничным столом. Братья, тогда еще совсем маленькие, начинали беситься, кидаться едой и не слушаться. Мачеха нервничала и сердилась. Отец орал на них, пока не доводил до слез, а потом принимался за меня, если я не успевал выскочить из-за стола и крикнуть на ходу: «Я наелся. Я к Лаймке!» Обычно вслед мне летело что-то в духе:
– Даже друзей себе нормальных найти не смог. Водишься с девкой, потому что и сам – девка.
Поначалу вечные задирания и унижения, которыми щедро осыпал меня отец, я переносил болезненно. Никому не рассказывал. Но однажды тетя Вера сама услышала, как он, в очередной раз издеваясь над тем, что я выбрал танцы, а не бокс, назвал меня «старшая дочь». Ее гневу не было границ.
Она так едко и колко напала на отца, что тот терялся и заикался, а от этого только больше злился: на нее, на себя, на меня – на всех. Но высказать эту злость не мог – не хватало слов. А дать волю рукам не смел – тетя Вера не из тех женщин, которых можно безнаказанно ударить. Так и стоял, краснел аж до багровости, трясся, сжимал кулаки – и молчал.
– Если бы твоя мать была жива, – говорила мама Лаймы, – она бы не позволила ему так себя вести.
Сколько раз я сам себе повторял эту волшебную и нереальную фразу:
Я так глубоко задумался, что не сразу уловил звук, похожий на тихий стон, который тут же растворился в ночной тишине спящей квартиры. Сначала решил, что показалось, но вскоре опять услышал. Потом к нему добавилось шуршание, и я определил, что доносится оно из комнаты Лаймы.
Поднялся с дивана – мне постелили в проходной гостиной, – подошел к двери, за которой спала Лайма. Осторожно постучался костяшкой пальца.
– Лайм, у тебя все хорошо?
Ответа не последовало.
Вместо него послышался шлепок, когда на пол падает что-то небольшое, а через несколько секунд – грохот уже явно значительный, и я, не раздумывая, распахнул дверь.
В свете горящего ночника я увидел на полу Лайму, она была в розовой пижаме, а волосы растрепаны от сна.
– Напугала? – спросила она шепотом. – Извини.
– Что с тобой? – вместо ответа спросил я, подлетев к ней. – Тебе больно? Вызвать скорую?
– Нет, все хорошо, – прошептала Лайма. – Только не кричи так, пожалуйста, маму разбудишь.
Увидев, что Лайма в сознании и не корчится от боли, я немного успокоился. Привстал – комнатка крохотная, все рядом – потянулся к выключателю, но Лайма замотала головой:
ebooksa