— Нет! — уже в голос закричала я, тут же поднимаясь с постели и бросаясь к письменному столу с одной мыслью, записать каждое слово, услышанное во сне, пока они ещё живы в памяти! Пока я не забыла опять!
Уже спустя полчаса, сидя в предрассветной мгле, которую рассеивал тусклый свет из моего оконца под потолком, я в сотый раз перечитывала строки, что были нашептаны мне. И, если по большей части они не несли никаких подсказок, то всего одно слово меняло всё:
— Квисэн-е, — попробовала я его на вкус.
Я осторожно вырвала бумажку, на которой записала слова из сна, сложила её превратив в крошечный клочок и убрала в свой мешочек на шее. Почему-то я очень боялась забыть эти слова, но ещё я опасалась, что кто-то прочитает слово «квисэн-е» на нем.
И, лишь совершив все эти манипуляции, я устало опустилась на кровать и прикрыла глаза. Было ещё слишком рано, чтобы куда-то идти. Зачем я только так рано легла?
На этой мысли меня словно молнией прошило насквозь. Я вовсе не легла рано! Я вообще не помню, как оказалась в этой постели⁈
Лишь невнятные лоскутки воспоминаний. Ардэн и его обжигающее прикосновение к моей ладони… моё падение…теплое облако… Что вчера произошло⁈
Как бы я ни старалась вспомнить, но последнее, что мне запомнилось это то, как весело мне было скакать в сторону общежития. Потом меня накрыло с головой и, кажется, я просто опьянела от переизбытка поглощённого. Интересно, такое в принципе возможно? Выходит, да, и стоит быть впредь осторожнее. А, ещё, в моих расплывчатых воспоминаниях фигурировал Ардэн, а может приснилось просто?
Эйто прикрыл глаза и устало потер переносицу. Глубоко вздохнул и откинулся на спинку кресла. После насыщенного событиями, встречами, переговорами дня он ненавидел эти вечера, которые по привычке завершались в его кабинете. Даже, если в его постели уже была самая знойная красавица на свете, он всё равно заходил в кабинет, задергивал шторы, закрывал на замок дверь и уже по привычки опускался в широкое кресло за своим столом. Точно так же, по привычке доставал бутылку янтарной эрке и наливал себе ровно треть стакана. Не больше — не меньше. После чего делал замысловатый пас рукой и очень долго смотрел на стену перед собой. Туда, где была запечатлена всего одна картина, видимая только ему одному. Оттиск его памяти в купе с воображением. Именно там, ступая по пояс по полю спелой пшеницы, шла обнажённая женщина. Её длинные светлые локоны спускались до самой поясницы. В них путалось солнце. Она смотрела на него, чуть обернув голову и он тонул в самых удивительных на свете глазах василькового цвета.
Он всегда оставался недвижимым ровно до тех самых пор, пока последняя капля эрке не растворялась на его языке горьким вкусом утраты.
— Дурак.
Вот, пожалуй, и всё, что он мог сказать о себе в тысячный раз.
Почему никто не сказал, не предупредил его, чем может закончится его поход в квисэн-е двадцать пять лет назад⁈ Почему он так долго думал лишь о том, как получить власть, потом о том, как её удержать, потом о том, что не пристало главе рода сохнуть по шлюхе из южных земель… а потом, когда он всё же решился отправиться за ней и умолять её быть с ним или просто украсть её, не важно, то стало уже поздно. Он уже ничего не мог сделать, кроме как пялиться как идиот на портрет женщины, с которой у него была всего одна единственная ночь стоящая тысячи… Нет, она была бесценна. Он знал это.
Двадцать пять лет прошло…капля в море его существования. Он получил всё, о чем мечтал, когда отправлялся в квисэн-е. Он потерял несоизмеримо больше. Неужели это его удел? Бесконечно сидеть и пялиться в стену, на оттиск той, что уже не найти в этом мире? Квисэн-е сломал его, прожевал и выплюнул. Вот, что с ним произошло двадцать пять лет назад. Единственное, на что он действительно надеялся, что, быть может, однажды, вкус жизни вновь вернётся к нему… Он был уже в том возрасте и положении, когда следовало позаботиться о наследниках, но он не готов был делать это. Завести детей просто чтоб были? Зачем? Или жену, которая даже если и будет любить его в начале в один прекрасный момент просто зачахнет рядом с ним, словно цветок без воды, как его мать увяла однажды от равнодушия его отца и той боли, что он неустанно причинял ей просто потому, что ему было плевать. Он так не хотел. Он когда-то поклялся, что не станет таким же отцом, каким был Арвадэл — его родной отец. Он отомстил за его смерть, хотя не испытывал к нему никаких теплых чувств. Он получил могущество, чтобы стать во главе и он же остался ни с чем…
Эта мысль до сих пор веселила его, заставляя прятать горькую усмешку в уголках губ.
— Тебя так долго не было, — женский голос, который не вызывал ничего кроме омерзения, разрушил тишину, обычно царившую в его кабинете.