— Я не знаю, – нервно протираю руками по лицу. – Сегодня прилетел Вальтер. Сначала поговорю с ним, потом с Янисом. Расставлю все точки. Потом расскажу правду Ираклию. И уже от его решения буду отталкиваться, – произношу, как на духу, смотря в одну точку. – Всё зависит от его выбора.
Ощущение, что мозг сейчас вскипит и взорвётся.
— Расскажешь правду? – бабушка аж привстаёт. – Всю?
— О чём речь? – влезает в разговор Тина. – Что за правда?
Перевожу взгляд на неё, смотрю устало.
— Всё, что тебе сейчас нужно знать – я любила Ираклия десять лет назад, когда начала встречаться с ним, шесть лет назад, когда бросала его, и сейчас тоже люблю. И, пожалуйста, не думай, что я преследую цель навредить ему. Я не думала, что всё сложиться так, как сейчас.
Чувствую, что к горлу подступает ком, а к глазам – слёзы. Встаю, прохожу в ванную, чтобы умыться. Мне становится трудно дышать.
«Боже, если сложно говорить сейчас, что будет, когда придётся заговорить с Ираклием?» – эта мысль паникой разрастается в сердце. И я чувствую, как начинаю медленно сходить с ума.
— Она, скорее, себе навредит, чем ему, – слышу голос бабушки за дверью. – Она та ещё дурёха, Тина. Но я не знаю никого, кто так бы сильно умел любить другого человека.
Я увеличиваю напор воды, чтобы заглушить их голоса. Не хочу слышать, о чём они говорят. Стою, опираясь руками об раковину и стараюсь перевести дыхание. Меня трясёт от паники.
«Как я начну свой рассказ Ираклию? Какие слова подберу? Буду говорить о ребёнке или навсегда оставлю это только в своей памяти?» – вопросы рекой льются в голове.
Я слышу, как в ванную входят. Оборачиваюсь и вижу Тину. Она подходит ко мне, берёт меня за плечи и разворачивает к себе лицом.
— Ты расскажешь мне, о чём идёт речь? – интересуется она обеспокоено.
— Потом, – сквозь дрожь в голосе, отвечаю ей. – Сначала Ираклию.
— Ты вся трясешься, знаешь? – она обнимает меня и прижимает к себе.
Я хочу взять себя в руки, вернуть бесстрастный вид, но сдаюсь. Не в состоянии больше проживать всё одна. Хочу побыть немного слабой и искренней рядом с человеком, который ни за что не ранит моё сердце.
— Мне страшно, Тина, – шепчу ей. – Страшно, что Ираклий мне не простит то, что я сделала, – с глаз начинают течь слёзы.
Я чувствую, что мои слова пугают её. Она растеряна. Но она крепко обнимает меня и целует в висок.
— Очевидно, что мой сын способен простить тебе всё, – она отстраняет меня от себя, смотрит в глаза. – Нужно только попросить это прощение.
— То, что я расскажу, возможно, испортит ему карьеру, – вновь хватаюсь за голову. – И это сводит меня с ума. Все его мечты, весь труд и старания могут быть впустую.