Вручив мне еще один трактат, конечно же собственного сочинения, Гален пожал плечами, выразительно подмигнул и похлопал меня по спине, после чего развернулся и зашагал по своим делам.
Я остался наедине с папирусными страницами, стилом и теми высохшими на жарком солнце костями безвестного, давно покинувшего этот бренный мир человека, что мне предстояло в мельчайших подробностях зарисовать.
***
Не раз я был свидетелем, как Гален горячо спорит с окружающими, некоторые из которых были вдвое старше него, а одному старцу, поговаривали, даже было под сотню.
Он слыл прославленным комментатором многих литературных шедевров, особенно трагедий Эсхила. Гален схлестнулся с ним в риторическом поединке, поражая размахом своих познаний, угрожая всему пантеону признанных авторитетов и тем более отвергая роль старшинства.
– Чтобы долго прожить, нужно всего лишь подольше не умирать, а есть ли в чем еще твои заслуги!? – в бешенстве кричал молодой врач на надменного вида старца, вздумавшего относиться к его мнению пренебрежительно и взывать к вере на слово.
– Но ведь иные признали бы и это непростым ремеслом, не так ли? – примирительно заметил другой ученый, стараясь уладить назревающий конфликт.
В иной день возле библиотеки можно было услышать и не такое.
– Гимнасий для борьбы дальше и направо, неопределённо махал рукой старший служитель библиотеки, обращаясь к двум мужчинам, что гулко рычали, сцепившись возле колонны, не в силах поделить деревянную тубу со сложенным внутри объемным пергаментным свитком. Возможно, одно из редких изданий чего-то научного или философского, посвященного размышлениям перипатетиков[33]. Но это вряд ли!
Куда вероятнее, это был бы «Золотой осел» Луция Апулея[34]. В подарочном издании. Этот ироничный, а местами и откровенно развратный романчик получил такой спрос, что никакое число писцов не успевало выпускать все новые и новые копии на потеху жадной публике. Многие ли предпочтут мудрость возможности от души посмеяться?
Такие произведения, как у Апулея, быть может, стыдно было бы обсуждать ученым мужам в Мусейоне, но я решительно уверен – в Риме, да и любом местечке империи, они еще долго будут невероятно популярны.
И в том можно увидеть хороший урок каждому, кто готов спутать книги и серьёзность, ведь одно вовсе не тождественно другому!
Ах Мусейон. Какие только имена здесь только не звучали! Эхо бесчисленного множества ученых бесед веками отражались от мраморных его сводов. Платон, Еврипид, Пифагор, Аристотель, Гомер, Эзоп, Гиппократ, Гераклит, Митридат, отец и сын Андромахи – перед страждущими мудрости здесь раскрывала свои врата поистине безграничная вселенная.
Семь сотен тысяч свитков! Все это бесчисленное богатство человечества покоилось в чертогах александрийской библиотеки. Десятки и сотни талантливых людей, всякий день искали здесь истину.
Они верили и отвергали. Они признавали и отрицали. Они спорили, и соглашались. Размышляли, любили и ненавидели. Полные ярких идей и свежих взглядов – они жили! Посреди искусных мраморных сводов, портиков и колонн – накал идей, казалось, можно было сравнить лишь с раскаленным жаром высокого, александрийского солнца. И посреди больших имен, течений и идей, спор за спором, схватка за схваткой – в бурных риторических поединках мощно билось сердце Мусейона.
То была великая эпоха!
***
Вскоре я узнал, что интересы Галена раскинулись куда шире, чем медицина и философия.
В один из дней, освободившись от собственных трудов раньше обычного, он показал мне настоящие чудеса, создателем которых был умерший менее века назад, но уже при жизни ставший легендой Герон Александрийский. Один из величайших инженеров, каких знало за свою историю человечество, он успел поработать и на интересы граждан и на римскую армию, создавая для непобедимых легионов[35] чудовищные машины.
Сложно было бы переоценить, насколько идеи таких великих людей помогли Риму неудержимым катком пройтись по всему известному миру, беспредельно расширив границы Империи, первый правитель которой – Август – заповедовал границ не иметь вовсе.
ebooksa