Вед склонился над Юркой и долго рассматривал его едва трепещущие веки и дрожащие губы. Решал — насколько далеко мальчик отсюда.
Здесь, прорываясь сквозь барьеры сознания, лишь бред и желание, или вернувшаяся маленькая душа?
— Тамплиер — это ты? — спросил вед Крестов, обернувшись ко мне.
— Я.
В этот момент, и впрямь, ощутил себя рыцарем-крестоносцем — уже минуты три возясь с сознанием и телом, отрубая тонкое восприятие по корпусу, чтобы можно было двигаться, не ощущая боли. И желательно — быстро двигаться. Тело наливалось холодом воображаемых лат, последовательно надеваемых рассудком.
Вспомнилась внезапно картинка Чуды. Рыцарь в доспехах, вкручиваемый в воронку смятого пространства. У него ещё руки с мечом держались так, как я бы ставил их, защищаясь. Почти так, как пять минут назад. Тамплиер.
— Так, значит… — протянул иллюзионист, разглядывая меня, словно естествоиспытатель только что приобретённую мышку.
Я облизал лопнувшие губы — кажется, мне будет предложена судьба, которая ждала Жаньку.
— Жаня… Нет!
Чуда выгнулся дугой и выпроставшимися пальцами вцепился в одеяла. До белизны маленьких костяшек. До судорожной дрожи. До той грани силы, после которой сердце ухает в провал меж вдохом и выдохом. Голова мальчонки запрокинулась и начался припадок.
— Мирт! Стас! — В два коротких кивка вед распорядился, направив к мальчику и ко мне своих подчинённых.
Целитель мягким свечением рук силой налип к бьющимся плечам Чуды, а тарх демонстративно направил мне в голову ствол. Но что мне его жесты, когда на столе извивался Чуда!
По лицу Юрки текли слёзы, оставляя тонкие светлые дорожки на посеревшей коже, словно на древнем грабовом лике жуки-короеды. На изломанных губах появилась пена. Целитель мягким золотым светом отдавал в скрюченное болью и напряжением в жгут тельце силу, но лучше Чуде не становилось. Всё так же дрожало и выгибалось маленькое тельце, хрупкое и тонкое, словно одуванчик в жестокой руке.
Знич закрыл глаза и закусил губы, вкладываясь искренностью желающего дарить жизнь в бездну под руками. На его ладони опустил свои вед. Двойной свет даже до меня доставал теплом и покоем. Но… Тщетно.
Мне захотелось кричать, захотелось биться об стену, разбить головы всем, кто рядом и… Хотелось забиться в дальний угол и молить окружающих о спасении маленького существа, которое стало мне дороже жизни. И я ничего не делал. Два вихря под грудиной не находили выхода, потому что я его не видел.
Дверь сперва едва приоткрылась — ровно на пол ладони, — а потом со звенящим гулом от мощного толчка распахнулась. Четыре пули дали старт и финишировали в телах ещё до того, как она задребезжала, резко ударившись о стену. Тарха над собой я загасил сам — быстро и аккуратно — снизу вверх, без замаха пальцами в горло. Есть! Через секунду я уже перехватил его пистолет, а хрипящего добил выстрелом в голову.
Только потом посмотрел на Жаньку. Со всей нежностью ведущего и благоговением спасённого с креста.
Женька стоял, тяжело дыша и яростно оглядываясь.
В глаза мне бросилось его рубашка, с голубыми бесформенными пятнами по единому красному. Сплошной сюрр… Даже раны взглядом не нашёл. Хотя понятно, что так заливало не из пореза.
Жаня единым вздохом втянул воздух сквозь зубы и искренне потерянный взгляд перевёл с Юрки на меня. И обратно. По-видимому, никак не мог решить — живы ли мы вообще и кому из нас наиболее нужна его помощь. Вот и у него, оказывается, случилась в жизни шахматная вилочка не к столу. Надо бы не сидеть, пугая своей полудохлостью, а подниматься.