— Кушать! Кушать!
Вот это вовремя! И я не заставил себя ждать, двинувшись к дому.
И увидел, как сползает счастливая улыбка с лица Чуды.
Далеко! Если противник вооружён — сбить пацана с ног и закрыть собой не успею. Женьки рядом нет — значит, не чует. Остаётся только одно — самому атаковать…
Резко присел, развернулся.
Пустая улица. Три курицы у дальнего домика. Кошка на заборе. Старая собака соседей возле колонки пьёт воду из бетонной чаши поддона.
Ещё секунду томительно ждал и всматривался, выискивая неладное. Но всё было тихо. Ощущения присутствия тоже не беспокоило. Обернулся. Чуда всё так же стоял на крыльце. Только словно подменили — веселье сменилось угрюмостью, плечи поднялись, как от удара, кулачки сжались. Я споро подскочил к нему и, прихватив за плечи, прикрывая собой, увёл в дом. В сенях остановился, присел на корточки и развернул к себе мальца:
— Что случилось? — шёпотом спросил я, чтобы не тревожить Женьку в доме.
Юрка смотрел по-взрослому тяжело и тоскливо.
— Это от чего? — ткнул он пальцем в моё плечо.
Я проследил за жестом и выдохнул с облечением. Стало понятно, и почему сменился его взгляд, и за что меня Фея посчитала ужасным «нежить». Я натянуто улыбнулся и ответил уже спокойнее:
— Это огонь, Юр. Просто огонь.
Рубашку я, дурень старый, снял, ещё когда рубанком махал, и дальше работая, не удосужился набросить хотя бы на спину. А, ведь, было время, когда не забывался так, памятуя, какие чувства вызывает у неподготовленных вид не восстановившегося тела. Прожжённая когда-то кожа, конечно, снова наросла, но стала белой и рельефной, в складках, словно собранная в кулак ткань. Несколько дырок от пулевых ранений всё ещё цвели безобразными тёмными бутонами на торсе. И три длинных старых шрама тянулись через корпус. Да одна свежая рана в боку едва затянулась, и ещё подчас подмокала. Спиной же к людям совсем не стоило поворачиваться. Не для слабонервных это. И год восстановления не помог — не было у меня за это время и дня, когда бы не ожидал атаки, когда мог бы впасть в спячку и заживить следы былой боли. Потому приходилось скрывать. А вот, получается, впервые за столько лет нашёлся дом, где руки порадовались труду, нашёлся мир, где оказалось можно передохнуть, не беспокоясь, тут и забылся, дурень старый, тут и раскрылся…
Я осторожно взял Чуду за плечи, всмотрелся в потемневшие тоскливые глазки.
— Мужская доля такая, Юр. Подставлять свои плечи под боль. Закрывать собой тех, кто важнее для мира. Был и у меня в жизни такой момент, когда мои плечи оказались щитом. Я этого не стыжусь, Юр. А ты не бойся на такое смотреть. Человек жив, пока жива его душа. А тело — это у нас всех наживное. Сейчас есть, потом нет, потом опять есть. Как одежда, Юр. Не более.
Юрка потянулся ко мне и ладони положил на гофрированную ожогами кожу. Склонил голову на бок, прислушиваясь к внутренним ощущениям. Поводил тёплой ладошкой, погладил, закрыв глаза. А у меня внутри всё в ком смёрзлось — такие у него мягкие детские невесомые ладони. Словно дочка погладила…
— Она странная. Словно неживая. Как будто змея сбросила… Ты что-нибудь чувствуешь?
Я усмехнулся:
— Чувствую. Как бульоном пахнет!
— У! — обиделся Юрка и легко прихлопнул ладонью мне по плечу. — Вредина!
ebooksa