– О московской замятне молчи, – сказал Хитрово. – Не ровен час, раззудишь какую-нибудь сволочь.
– Будь покоен, воевода, смолчу, – ответил Никифор.
Размышления воеводы прервал Першин. Он с опаской зашёл в комнату, страшась, что Хитрово спросит о водяной жиле, которую ещё не нашли. Но услышал другое.
– Ты, Прохор, не слишком запакостил свою избу?
– Как можно? Я привычен жить один, мету пол сосновыми лапами.
– Добро, что так, – сказал Богдан Матвеевич. – Собери свои вещи и уйди куда-нибудь на время, пока не поставишь отцу Никифору избу.
– Твоя воля, господине. Избу попу завтра начнем рубить. А что храм?
– Это первое дело! – вскликнул Никифор. – Моя изба может погодить.
Хитрово священник нравился все больше и больше.
– Ступай, Прохор! Подожди на крыльце, – сказал он. – Храм будем ставить немедля. А сегодня ты, Никифор, устраивайся с попадьей и дитём на ночлег.
Поп отступил к двери, собираясь выйти.
– Погоди. Ты у меня был, как боярыня Мария Ивановна?
– Здорова, весела, – ответил Никифор. – Так угостила, что я из-за стола едва выполз. Твой ключник меня еле живого на возке до Казанского собора отвез, сам не дошел бы.
Богдан Матвеевич улыбнулся.
– Ступай, Никифор. Устраивайся на новом месте.
Избой Першина был сруб, покрытый горбылями, – оставшимися после вырубки из бревен брусьев. Из таких же горбылей был сделан пол.
– Тут я от дождя хоронюсь, – сказал градоделец. – А когда сухо, в шалаше почиваю, тут рядом.
– Утеснил я тебя, – вздохнул Никифор. – Видишь, какое дело – с дитем под открытым небом не поночуешь.
– Все мы люди, разве я не понимаю, – сказал Прохор. – А я вот всю жизнь в частых и долгих отлучках. Своих ребят почти не вижу.
После ухода Першина Марфинька, всегда стеснявшаяся чужих людей, повеселела.