Стало грустно, но потом я вспомнила, как пожаловалась родителям, а мать ответила: “Дорогая, а что ты сделала, чтобы твой муж не бил тебя?” И грусть ушла, словно ее и не было.
У меня теперь была только эта академия. И Мартин. Пусть бы он и правда был моей истинной парой – тогда мне было бы не так тоскливо.
Все мечтают о любви, и я всегда мечтала. Так пусть она будет хорошей. Искренней и чистой.
Мы выложили начинку в формы, добавили сверху щедро нарезанные помидоры без кожицы и отправили все в духовку. Потом надо будет присыпать сыром, немного остудить и подавать. А компанию составит простой овощной салат.
Не успела я вымыть руки, как на кухню заглянул Джек.
– О, ты здесь, отлично! – произнес он. – Там у ворот гость притащился, тебя требует.
Я кивнула, понимая, что это за гость. Жаль, что пирога с норнскими ягодами так и не сделала.
Мне сделалось страшно. Очень-очень страшно.
– Хорошо, – сказала я, вытирая руки и вешая полотенце на крючок. – Иду.
***
К замку вела широкая дорога – бежала по холмам и лугам и упиралась в широкий ров, через который был перекинут мост. В академии, где я когда-то училась, ров был такой же – если бы случилась осада, ректор пустил бы по нему реку жидкого пламени, превратив замок в неприступную твердыню.
Там меня и ждали.
Я вышла в приветственный зал, постоянно вытирая руки – от волнения ладони сделались ледяными и постоянно потели. Там меня уже ждал Мартин: выглядел он угрюмо и холодно, как человек, с которым вы меньше всего захотите иметь дело. В руках была папка с документами.
Когда он увидел меня, его взгляд смягчился и просветлел.
– Извини, что сразу не подошел к тебе после этого полицейского явления. Малькольм так сразу не убрался. Проверил все документы.
– Понимаю, – улыбнулась я. – А Ульрих вернул мои платья.
Мартин улыбнулся в ответ.
– То красное тебе не шло. Ладно, пойдем выйдем к этому гостю.
Мне сразу сделалось бодрее и легче. Мартин будет со мной, вдвоем мы сумеем дать Норберту отпор.
На мосту нас ждала целая компания. Я увидела своего отца и брата, Фред стоял за ними с крайне хмурой физиономией, и на всем моем семействе почти была видна печать невыразимого позора.