Рейд. Оазисы

Не раздумывая, не собираясь с силами и не вздыхая, он нашёл прорехи в одежде и кольчуге и ввёл белый патрубок в рану. В ту дыру в боку и подмышке, из которой пуля вышла. А дыра-то немаленькая, вся рубаха слева под рукой липкая. И на пыльнике огромное чёрное пятно. А ещё пальцы прикоснулись к чему-то острому. Сразу понял – это обломок его ребра торчит. Боль пронзила его всего от копчика до макушки. Пришлось даже зажмуриться. Одна секунда. Всё. Теперь дальше. К дьяволу боль. Секунда, и можно про неё забыть, теперь он давил поршень, загоняя в рану гель. Три четверти залил в рану, вытащил патрубок. Теперь рука.

Боль ещё сильнее, да и рукава пыльника и кольчуги мешали сразу попасть в рану под правильным углом. Пришлось ковыряться в ране патрубком, выискивать нужный угол. Боль сильная, долгая, едва не зарычал, пока всё сделал. Но сделал. Всё, тюбик летит в песок. Теперь шприцы. Белый – антибиотик общего действия. Колпачок на песок, игла через парусину штанов входит в бедро.

Он оглядывается, выбрасывая пустой шприц. Скоро придёт с востока глубокая степная темень, она уже наползает. В тени барханов уже чернота. Солнце касается лишь макушек этих пыльно-песчаных волн. Это хорошо. Ночью этим дикарям его будет труднее найти, ночью они не так хороши, как при свете солнца.

Синий шприц – обезболивающее. Нет, пока он ещё может терпеть боль, пока он это колоть не будет. Эта дрянь, конечно, снимает боль, но она ещё и дурманит голову, с ней как пьяный будешь, а ему, может, ещё и пострелять придётся. Красный – стимулятор. Вот это дело, это вещь, но его он сейчас тоже не будет использовать, прибережёт на крайний случай.

Горохов кладёт шприцы в карман пыльника. Интересно, это у него от кровопотери или от изменения деления голова тяжёлая. Он берёт свою большую флягу, и, не без усилия, ему удаётся её открыть.

Пока пил, налетел сильный порыв ветра, обдав его пылью и колючим песком. Нет, голова тяжёлая от давления. Кажется, сейчас будет заряд, уж больно ветер вечером сильный.

В конце дня в раскалённой пустыне так иногда случается. С приходом сумерек сильно меняется давление, и начинает дуть резкий, порывистый ветер, он поднимает тучи пыли. Эти порывы сильны, скоротечны, но не опасны. Их называют почему-то зарядами. Впрочем, такой заряд сейчас ему на руку.

Горохов надевает респиратор. Снова натягивает очки. Тяжело, слишком тяжело встаёт. Кажется, много крови потерял. Он уже собирался взять обрез, чтобы спрятать его в сумку, он уже думал о том, как он одной рукой будет поднимать тяжёлый мотоцикл, как над самым гребнем бархана, за которым он сидел, в последних лучах закатка показался пучок волос, чёрных, жёстких, как щетина зубной щётки, волос. И чёрная, мерзкая башка.

Никаких сомнений. С той стороны бархана, почти над ним, был лютый и опаснейший враг. Пятнадцать метров до его мерзкой морды. Горохов знал, что потянись он к оружию, дарг тут же спрячется за верхушкой, тут же выскочит где-нибудь рядом и сразу выстрелит. Так они и воевали. От них спасало только одно, и это одно было в его сумке. Найти бы это сразу. Башка дикаря, конечно, тут же исчезла.

Он присел на корточки, покачнулся, чуть не завалившись на песок от слабости, сразу сунул руку в сумку, но не отрывал глаз от верхушки бархана. Он сразу нащупал округлую, тяжёлую и нужную вещь. Сразу достал её, зубами схватился за пластиковую чеку, выдернул её и, резко встав, опять чуть покачнувшись, кинул гранату за бархан. Повезёт – не повезёт. Заденет урода осколками или нет, оглушит взрывной волной – кто его знает. Он гадать и ждать, не будет, он присел и взял обрез в руку. Нет. Одной рукой из него стрелять – только патроны тратить. Сунул его подмышку левой руки, рука висит, как и висела – всё равно, что мёртвая, но обрез подмышкой прижала. Правой рукой он достал свой револьвер системы Кольцова. Отличная вещь, не раз его выручавшая. И спиной, спиной пошёл на юг, к оазису. Как хорошо, что стемнело, как хорошо, что ветер гонит и гонит пыль, может, ему удастся уйти. Достала ли урода граната, гадать нет смысла. Сумка, мотоцикл – Бог с ними, сейчас надо уйти, ведь никогда, никогда эта степная мразь по одному не ходит. Там, за барханами, есть ещё желающие его убить. И он вообще не собирался выяснять, сколько их там. Он шёл и шёл спиной вперёд, спиной на юг, держа револьвер наготове.

Так и вышло, уже из темноты, из завивающейся от сильно ветра пыли, бахнул винтовочный выстрел. Горохов остановился, поднял револьвер и выстрелил в ответ. Выстрелил в темноту, на вспышку.

Вряд ли он попал, но этим тварям нужно было дать понять, что он будет отвечать, что он им не дичь и что неизвестно ещё, кто отсюда уйдёт на своих двоих. Выстрелил и тут же сделал два шага в сторону. Мало ли. И спиной, спиной продолжал отходить. Слава Богу, ветер трепал и трепал барханы, сдувая с них пыль и песок. Слава Богу, что опустилась ночь. Вскоре он повернулся и уже лицом вперёд пошёл дальше. Револьвер он спрятал в кобуру, обрез взял в руку, но то и дело снова брал его в подмышку, чтобы освободившейся рукой залезть в правый карман пыльника и нащупать там ребристый колпачок красного шприца со стимулятором. Кажется, эта вещица ему понадобится.

Идти было тяжело, с каждым шагом всё тяжелее. Нет, несомненно, он потерял много, много крови. В маске дышать стало очень трудно, очки покрыты пылью, протирать их было бессмысленно. А идти до оазиса ещё час. Он уже подумывал, не выбросить ли тяжёлый обрез, там всего два патрона. Но нет, нет. Вдруг ещё пригодится, вдруг его догонят, тогда и два патрона будут совсем не лишними. В темноте картечь – самое то.

Задыхаясь и утопая в песке почти по колено, он забрался на высокий бархан. Оттуда и увидал огоньки вдалеке. Совсем маленькие и тусклые.

Чёрт, ещё идти и идти. Всё-таки, ему потребуется стимулятор, потребуется.

Лачуга из бетона и старой жести, из щели между стеной и дверью пробивается свет. Он остановился, навалился на стену, правым плечом, перевёл дыхание. Да, если бы не стимулятор, то не дошёл бы. Собравшись с силами, он постучал в жестяную дверь стволом обреза. В ночной тиши стук вышел страшный.

– Ну! Кто там? – Заорали из-за двери через некоторое время. Орал мужик, пытался быть грозными, но Горохов сразу почувствовал в голосе страх.

– Откройте, мне нужна помощь, – он привалился к двери и зачем-то пытался говорить в щель.

Кажется, этим он только больше пугал жильцов:

– Нечем нам тебе помочь, – затараторила из-за двери баба, – нет у нас ничего. Нету!