Саблин не знал, что значит «удила закусил», у стариков всяких приговорок было много, особенно у прапорщика-взводного, Аким догадывался, что это что-то про невыполнение приказов. Опять не ответил, а что тут сказать можно было?
А Михеенко не успокаивался:
– Отвечай, кто тебе право дал жизнями товарищей рисковать, а? Ты будешь похоронки потом писать? Ты будешь по хатам ходить, бабьи слёзы слушать? Выражать соболезнования?
– Я никого не звал с собой, – нехотя говорит Аким, – я один хотел пойти.
– Один? – Ещё больше злился Михеенко. – Ты что, не из нашей станицы, а? Ты что, не знаешь, что одного бы тебя товарищи никогда не отпустили бы? Никогда не бросили бы тебя оного во вражеском окопе? Чего врёшь мне? Один он пошёл бы! Не пошёл ты один, вон, Карачевского за собой повёл. Ослушник! – Он повернулся к Володьке. – А ты?
– Что? – Спросил тот.
– Почему не одёрнул его, не остановил почему?
– Я?
– Ты!
– Так, я это… – Мямлил Карачевский.
– Что ты «это»?! Что ты «это»?! – Зло повторял прапорщик.
Карачевский молчал.
Михеенко тряс пальцем то у носа Саблина, то у носа Володи и говорил:
– Всё будет в рапорте, я такое замалчивать не буду, всё будет у ротного, не надейтесь, что ваше невыполнение приказа вам не отольётся, или думаете, что герои вы? Обещаю, оба попадёте под взыскание.
Он не дал им времени на ответ, повернулся и пошёл.
Володька сплюнул от расстройства и сказал:
– Всё, не видать нам наград за взятый окоп и уничтоженный склад противника.
Акиму было немного жаль товарища:
– Да ладно, добудем.
– Думаешь?