Я искренне любила свою прошлую семью. Уважала даже Раису Анатольевну, которая буквально своими руками подтолкнула Витю к уходу на войну. Не стоило ей, точно не стоило показывать ему липовую справку о моем замужестве. Да, я пряталась, скиталась… И за время расставания умудрилась сменить пять городов. Да, не желала говорить Вите о беременности и посвящать его в свои планы о рождении Сережки… Но если бы он меня нашел, если бы сам все увидел, моя решимость бы треснула, осыпалась крошкой. Тогда мне казалось, что я поступаю правильно. Он был моложе на десять лет, перед ним были открыты все дороги и двери, Витя имел такие возможности, о которых мне даже с учетом стабильной работы мечтать не приходилось… Я и Сережка стали бы ярмом на его шее. Именно так мне казалось.
Сейчас я понимаю, что ошибалась…
Но не понимала сына и Раиса Анатольевна, которая попросила подругу, работающую в Загсе, сделать справку – выписку о моем замужестве.
Воспоминания нахлынули удушливой волной, заставляя содрогнуться от слез в реальности. Все наслоилось, наложилось… И сейчас перед Амадео плакала душа чужого мира, плакала о своей прошлой жизни, прошлых ошибках…
Свекровь призналась в этом на смертном одре. Призналась в том, что решение уйти на войну Виктор принял вскоре после этого известия. Призналась даже в том, что скрывала свою ошибку от мужа, пока тот сам не нашел ту бумажку…
И зачем она ее хранила?
Она винила меня за то, что Сергей Денисович вспылил, что кричал на нее, что обвинял ее в бабской тупости.
Раиса Анатольевна до самого конца винила во всем меня. В том, что задурила голову мальчишке, что в ту весну он встретил меня. Что не случись этой встречи – и Витенька бы женился на Аксюшке, дочке подруги…
Свекровь не была глупой бабой, нет, но ее заклинило на мне, как на средоточии всех бед. Она мечтала о другом будущем для сына и поверила в него, исключив любые возможные помехи, да и самого Витю, и его мнение. Не сразу, далеко не сразу я смогла ее простить. Однако сейчас только ветер сожалений остался. Историю не перепишешь заново. Не изменишь того, что совершил.
Та, прошлая жизнь – она закончилась. И Амадео – это не Сергей Денисович. И неважно, что аргерцог иной раз смеется его смехом, что в улыбке Амадео мне мерещится его улыбка, что этот взгляд пробирает не хуже того, земного взгляда.
Это не он. Пора брать себя в руки. Передо мной матерая зверюга. Чихнуть не успею – уложит на лопатки, а то и голова с плеч полетит.
Пускай и клятву дал, и сидим мы у меня в кабинете, и я как на духу выложила всю ситуацию с морфом, начиная со встречи с ним во время пути из герцогства Дарремского.
И давно уже сидим, рассвет скоро…
– Возьми, девочка… – Амадео протянул мне платок.
Напрягая все силы, я подавила нахлынувшие эмоции, заставив себя окаменеть, что внутри, что снаружи.
– Леди Анастейзи. Не девочка, Ваша светлость, – подняла взгляд на мужчину и посмотрела на него твердо. – Мы с вами не в тех отношениях, чтобы вы обращались ко мне подобным образом.
Выражение его лица не изменилось, он все так же смотрел на меня, отлично понимая, что я выстраиваю границы. Что, несмотря на все, что было тут сказано, он для меня не станет ни щитом, ни крепким плечом, на которое я смогу опереться. Ни даже союзником. Потому что мы чужие. Потому что он – главный пес Его величества5.
– Мы не враги и никогда ими не станем. Я обязан тебе жизнью единственного сына и готов отдать долг жизни. Но…
Я отвела взгляд, мысленно усмехнувшись пресловутому «но». Долг жизни – это, можно сказать, узаконенное рабство. Когда в распоряжение одного человека переходит второй – должник, до тех пор, пока тот самый долг жизни не будет возвращен. При условии, конечно, если это не член королевской семьи в должниках оказался. К слову, и аргерцог мог откупиться, пока вслух не произнес, что должен мне.
Хотя, будем честны, никто никому ничего не должен. Его сын спас меня, а я спасла его сына. Мы квиты.