Кто-то в моей могиле

22
18
20
22
24
26
28
30

— Да. — Она знала, они любили ее, каждый по-своему, и ни один до конца. Джим любил ее ровно настолько, насколько она соответствовала его представлениям об идеальной жене. Ее мать любила ее как отражение самой себя, но отражение, в котором не существовало недостатков оригинала. Да, конечно, ее любили. Быть любимой вовсе не проблема. Проблема заключается в том, что, оказавшись в качестве объекта любви двух таких сильных личностей, как Джим и Ада Филдинг, она лишилась собственной способности любить импульсивно и искренне.

Неожиданно она подумала о Пинате, и на душе стало неспокойно. Дэйзи вспомнила, как возвращались они с кладбища в город, как отразились на лице его мука и страдание в тусклом свете приборной доски автомобиля — наверное, он думал, что никто его не видит и нет нужды скрывать терзавшую его скорбь.

Она обернулась и заметила, что мать пристально ее разглядывает, и сразу поняла, нужно прекратить о нем думать. Порой ее пугала способность матери прочитывать ее мысли.

«В таком случае, — подумала она, — я действительно находящийся в ее распоряжении кинопроектор. Она сидит сзади и смотрит фильмы, вырезая куски и перемонтируя кадры. Но Пинату она увидеть не сможет. Она просто о нем не знает, как не знает никто на свете».

Пината принадлежал только ей, он был спрятан в потайной ящичек в самой глубине души Дэйзи.

Она перестала перекладывать бумаги, затем заперла стол, положила ключ на подоконник. Все выглядело точно так же, как в тот момент, когда она вошла в комнату. Джиму было ни к чему знать, что она рылась в столе и обнаружила эти помесячные выплаты Адаму. Если только ему не скажет об этом мать.

— Полагаю, — сказала Дэйзи, — что ты ему обо всем расскажешь?

— Считаю своим долгом.

— Может, у тебя есть какой-то долг и в отношении меня?

— Если бы я видела, что ты поступаешь логично и рационально, я бы и не подумала говорить Джиму. Да, у меня есть перед тобой обязательства, и они заключаются в том, чтобы уберечь тебя от последствий твоих же совершенно безответственных поступков.

— Я безответственна, — согласилась Дэйзи, нелогична, неразумна и безответственна. Как мой отец. Продолжай. Скажи об этом еще раз. Я такая же, как мой отец.

— Мне незачем повторять. Это правда.

— И в чем же конкретно проявилась моя безответственность?

— В целом ряде поступков, насколько мне известно. Об одном мне хотелось бы узнать поподробнее.

— Ты могла бы спросить у меня.

— И спрошу.

Миссис Филдинг села на стул, выпрямив спину и сложив руки на коленях. Дэйзи хорошо знала эту позу матери. Так миссис Филдинг подчеркивала особенную серьезность разговора, свое колоссальное терпение, материнскую боль («все это доставляет мне куда больше страданий, чем тебе»), а также гнев и негодование, отфильтрованные с такой тщательностью, что они просто ощущались на вкус. Как неразбавленное виски.

— Сегодня я обедала с миссис Уэлдон, — сказала миссис Филдинг дочери, — ты ее, конечно, помнишь.

— Очень смутно.

— Совершенно невозможная женщина, но надо отдать ей должное — у нее необычайная способность вылавливать по кусочкам информацию о ком угодно. На этот раз информация касалась тебя. Возможно, все это покажется тебе пустяком. Мне — нет. Случившееся показывает, что ты не так осторожна, как следовало бы. Ты не можешь позволить городу сплетничать по своему поводу. Джим становится здесь все более заметной фигурой. К тому же он очень нежный супруг. Ни одна из знакомых с ним женщин не может не завидовать тебе.