Если она все-таки раздумала, то с ее стороны подобный поступок выглядел очень жестоко: дать надежду, а потом отобрать ее. Тогда зачем все эти трогательные письма, скорые депеши, короткие встречи?
Я показывал фотографию Надежды проводникам, но никто из них ее не видел.
– Вы случайно не встречали эту девушку? – в очередной раз подходил я к провожатым. – Она должна была ехать в вашем поезде.
Проводники, вняв моим настойчивым мольбам, рассматривали хорошенькое девичье лицо, после чего отвечали практически одинаково:
– Красивая… Такую не видел, иначе бы сразу запомнил.
И, когда был опрошен последний проводник, я запрятал фотографию поглубже во внутренний карман и, запрыгнув в свою «Ниву», поехал в поселок, где уже собирались охотоведы на отстрел медведя-людоеда.
Нас собралась компания около десяти человек. Все люди бывалые, местные, за плечами у каждого немало охотничьих подвигов, так что разговаривали на одном языке. Решено было отправляться тотчас на двух машинах, чтобы успеть разбить до темноты лагерь. А уже следующим днем отправиться поутру к берлоге, где предположительно мог залечь Антошка.
Проехав километров тридцать по заросшим просекам и убедившись, что дальше уже не пробраться, оставили вездеходы на зеленой поляне, поросшей полевым хвощом и папоротником. В лесу было свежо от недавно прошедшего дождя. С земли поднимался пряный душный воздух, оседая в низинах в виде неустойчивого тумана и росы. Ступив в высокую траву, ощутил, как холод проникал через сапоги, понемногу обжигая кожу. По всем приметам скоро осень, а в тайге она наступает раньше обычного.
– Идем на Гремучий, – сказал я. – До него километра четыре, а уже по ручью еще километров десять пройти нужно будет. Там разобьем лагерь и поутру двинемся дальше.
– А берлога его где? – спросил Степан Денисович.
– От лагеря, который мы разобьем, она будет километрах в шести. Медведи – звери привычек, у них обостренное чувство угла. Так что он там, больше ему негде быть.
Скоро воздух сгустился до черноты. Дальше решили не идти. Опасно. Самое время заночевать, а уже поутру отправиться на поиски людоеда. Подходящее место для стоянки отыскали на каменистом бугре, под которым, расстелившись в равнину, лежала топь. Обагренная заходящим солнцем, она напоминала тлеющее кострище. Медведь с этой стороны не подойдет. Место глухое и опасное, заросшее сочной зеленой травой и цветами, оно выглядело весьма привлекательным для отдыха. Но безмятежность выглядела обманчивой.
Дорога проходила именно через эту цветастую топь, один неверный шаг – и зыбкая трясина жадно всосет свою добычу в бездонную, бесчувственную и холодную утробу.
Каким-то образом трясина продолжала жить по своим законам, внутри ее что-то чавкало, шевелилось и даже посвистывало, а потом вдруг на самой ее окраине отчаянно, потревожив ночную тишь, от ощущения близкой и неминуемой смерти запищал какой-то зверек. Икнув на самой высокой ноте, он затих.
Поставили палатки и, уложив в них спальные мешки, запалили небольшой костерок. Сухие ветки весело и дружелюбно потрескивали, разбрасывая по сторонам жалящие искры, а густой темно-серый дым задумчиво уходил в безмолвное черневшее небо. Разговор отчего-то не клеился, быстро затухал. Но спать тоже не хотелось, а потому лишь перебрасывались иной раз словами, неспешно прихлебывая крепко заваренный чаек.
– Знаешь, – нарушил затянувшееся молчание Васильич, охотник в возрасте, немногим за шестьдесят, обратившись ко мне, – на медведя я раз двадцать выходил. Среди них были и такие, что в страхе держали поселки. Люди нос боялись на улицу показать! Но никогда я не волновался так, как сейчас. Я этого даже не скрываю… В этого медведя как будто бы какой-то дьявол вселился! Как будто бы ему какая-то темная сила все время помогает. Что мы ни делаем, а он все время невредимым уходит. Как будто бы предвидит все наши действия. Так просто не бывает! У меня такое впечатление, что он не только людоед, а как будто бы мстит за что-то людям… Вот только я никак не могу понять, за что именно.
Медвежья тема – одна из самых любимых у охотников. Каждый из нас, опираясь на собственный опыт, мог рассказать немало занимательного о медвежьей хитрости и огромной силе, но в этот раз разговор не складывался. Ощущение было таковым, как будто бы Антошка продолжал оставаться где-то поблизости и посматривал за нами из-за деревьев.
– Возможно, что так оно и есть, – отозвался Леонид, молодой потомственный охотник, подложив в костер небольшую щепу. Огонь благодарно принялся за угощение и одобрительно затрещал, пуская к небу красноватые кусающиеся языки. – Медведь – зверь злопамятный, ничего не забывает и не прощает. Возможно, кто-то его однажды ранил, вот он и мстит всему роду человеческому.
– Не знаю, что там с этим медведем, но такое впечатление, что на стороне этого медведя нечто большее, чем простая удача. Сколько раз мы пытались его отловить, а он каким-то невероятным образом всегда уходил.
– Это так, – поддержал Леонида Макар, его близкий приятель, стоявший подле костра. За все это время он не проронил ни слова, просто щурился на беснующиеся языки пламени, думая о чем-то своем. Его лицо, с обветренной сухой кожей, какая бывает, когда много времени проводишь на злом ветру, напоминало в ночи кору дерева. – Медведь – зверь хитрый, осторожный. Более опасного зверя в природе не существует. Я тут поспрашивал среди охотников, и каждый мне в голос твердит, что с каждым годом медведи становятся все наглее и опаснее. И самое главное, совершенно перестали бояться человека! Раньше хоть как-то прятались от людей, а сейчас даже этого не делают.