— Нам известна позиция товарища Артёма по автономии Республики, и, зная его довольно резкий характер и способность к решительным действиям, шагам, так сказать… — Ремизов достал папиросу.
— У нас здесь уговор — не курить. — Павел знал склонность Кузьмы Ильича заходить к сути издалека и постарался обрубить его длинный монолог. — Давайте к теме сразу!
Ремизов спрятал папиросу в довольно дорогой портсигар и продолжил:
— Так вот, зная эти его стороны, мы хотели бы предостеречь товарища Артёма от необдуманных шагов.
— Предостерегайте. Я тут при чём? — Павел начинал уже откровенно злиться.
— Для того чтобы предостеречь, нужно знать, от чего, а вы с ним денно и нощно. Мы не можем влиять на принятие решения в ходе какой-нибудь дискуссии товарищей, но с вашей помощью предостеречь — это в наших силах.
— Послушайте, Ремизов! Я никого предостерегать не буду.
— А от вас этого и не требуется. О всех скользких моментах отношений товарища Артёма и товарищей в Питере вы и так информированы. Если, по вашему мнению, собирается гроза — успейте мне об этом сообщить.
— Раньше такая работа называлась — провокатор на службе охранки.
— Вы молоды и горячи, так же как и ваш руководитель, я сделаю на это скидку, но выражения всё же выбирайте! — Ремизов уже сам находился на взводе.
— Кузьма Ильич, мы говорили о том, что моя функция — предостеречь товарища Артёма от непродуманных и отчаянных шагов, которые могли бы угрожать его личной безопасности и здоровью. Не более. Если вы рассчитывали найти во мне стукача, то ставка неправильная. И оставим эту тему без дальнейшего рассмотрения. Курить идите на улицу.
— Рассчитывал, да, но не стукача, а единомышленника в нашем общем деле. Вижу, что ошибся в вас.
— Не смею задерживать, — подчёркнуто официально закончил Павел и стал собирать бумаги.
Об этом их разговоре с чекистом Пашка тогда не стал рассказывать Артёму — это было ниже его достоинства. Жаловаться было не на что, а в том, что он отказался быть информатором, не было ничего странного.
Немцы таки зашли в Харьков, но нашли многие цеха и паровозные депо пустыми. И война, которую товарищ Артём объявил кайзеру, по сути своей оказалась проигранной. Уж слишком были неравны силы, и самое главное — судьбу этой интервенции невозможно было решить ни из Харькова, ни из Луганска…
— Ну, как тут наш больной? — спросил доктор, не вынимая левой руки из кармана халата. Если бы не пенсне и чистый русский говор, то его вполне можно было бы принять за кавказца — крупный нос и чёрные, смоляные, вьющиеся волосы создавали такое первое впечатление.
— Температурит… — Лиза внимательно смотрела на врача, который сейчас был для неё олицетворением всех высших сил.
— Не волнуйтесь, душечка. Не волнуйтесь. Вы вовремя оказались в нашем госпитале. Ничего критического, болезнь протекает, как и положено. Ещё пару-тройку дней это будет продолжаться. Но с таким уходом, какой за товарищем Сергеевым, я уверен, он быстро пойдёт на поправку. — Это был комплимент в сторону Лизы, которая, как только ей позволили, от мужа не отходила и ночевала рядом на стуле.
Пашка смотрел на доктора и живо представил себе, как тот разговаривает с кавказским акцентом, и казалось, что вот сейчас достанет откуда-нибудь спички и станет раскуривать трубку. Как Коба тогда, в вагоне. Да, судьба свела Черепанова со многими яркими личностями, но образ Сталина отложился у него в памяти отдельной строкой.
Когда они в начале лета оказались под Царицыном, судьба закинула его в штабной вагон, где он стал свидетелем встречи давних знакомых.