Я вдруг понял: несмотря на полгода, проведенные с этой женщиной, мы с ней так и остались разделенными. Я знал места, что считались
С быстрого шага я срывался на перебежки и все набирал, набирал номер Крис.
А она все не отзывалась.
Еще с час я безголовым петухом метался по округе – заглядывал в бары, выспрашивал наших общих знакомых по ночным попойкам – и лишь затем мне пришла в голову затея потолковей: пройти вверх по Мидтауну. И уже оттуда минут за двадцать я добрался до места, о котором мне подумалось.
В парке на Юнион-сквере было пустынно. В промозглой полутьме моросил дождь. В самом деле, людям здесь ловить в этот час нечего – во всяком случае, тем, у кого по жизни все нормально. Но здесь мы с Крис впервые увидели собрание Ангелов, и здесь она познакомилась с Лиззи и ее друзьями. Может, она пришла сюда, чтобы погоревать о своей утрате. Не знаю. Ничего другого в голову как-то не приходило.
Наконец я убавил шаг – отчасти потому, что ноги и легкие уже саднили. Кроме того, ворвись я сюда со свистом на всех парах, я бы вряд ли сумел разглядеть то, что рассчитывал найти.
Я тронулся по центральной аллее. Трава, кусты и деревья по обе стороны от нее пустовали. Исключение составляли несколько спящих на скамейках бездом-ных. Я прошел аллею до конца и по ходу заметил еще нескольких пешеходов, целенаправленно шагающих из своих пунктов «А» в пункты «Б» – тоже вполне обычных. В каждом из них налицо была нормальная упорядоченная жизнь, где все имеет свое начало, середину и конец. Частью их мира я себя не ощущал.
Отсюда уже можно было за четверть часа добежать до квартиры, но что толку? Я был уверен, что Кристины там нет. Ну да ладно, на всякий случай сделаем по скверу еще кружок. На этот раз я оставил прогулочную зону и шагнул через низкую изгородь, посматривая в кусты, под деревья и даже под скамейки. На подходе к северной оконечности парка мои надежды начали иссякать.
Но вот мой взгляд привлекло что-то на детской игровой площадке. Вход на нее был перегорожен цепочкой, но на открытом участке между горками и лесенками виднелись две фигуры – судя по пропорциям, взрослые. Одна из них была в рубашке и джинсах.
А вторая с буйными вихрами и в костюме не по росту. На моих глазах этот второй человек протянул руку и бережно положил ее первому на плечо. Такой жест говорил о многом. Этот человек как будто хотел что-то сказать, но понятия не имел, что именно и какими словами. Его собеседник яростно стряхнул руку и заговорил запальчиво, чуть ли не криком. В его неразборчивом отсюда голосе слышался гнев, но слова были неразличимы.
– Эй! – окликнул я их, бегом направляясь к изгороди.
Они меня проигнорировали. Тот, что в джинсах, похоже, начинал не на шутку нервничать: кричал все громче, размахивая руками. Дистанция уже позволяла слышать слова, но мне удавалось различить только отчаяние и задавленную ярость.
Я был уже неподалеку, сознавая весь риск: возможно, я приближался к разборке из-за дозы и сам себя, можно сказать, нес на блюдечке к повторной ходке в больницу. Ну да чему быть, того не миновать!
– Да обернись ты, мать твою! – рванул я в полный голос.
Буян обернулся. Разумеется, это был Медж – лицо белое-пребелое, с черными провалами глаз. Осязаемо плотный, дышащий жестокой силой и вместе с тем словно готовый рвануть гранатой; темный сгусток разрушительной ярости.
– Ты видел Кристину? – спросил я у него.
Второй мужчина глянул на меня, но, похоже, его сейчас гораздо больше занимало, как остудить Меджа.
– Вы знаете, где она? – повторил я, обращаясь уже к обоим.
– Слушай, друг, я не знаю, – ответил человек в костюме. – Не знаю, о ком ты. И вообще у нас тут головняк покрупнее…
Внезапно Медж сорвался бежать. Второй – за ним. К моменту, когда я влетел на площадку, они уже затерялись в сумраке.