Мы здесь

– Это ты?

– Я, Лид, я. Джон. Из ресторана.

– А точно?

– Ну конечно. – Я плавно поднял руки, словно этим показывал свою подлинность. – К тебе кто-то лез?

– Это был Фрэнки, – голосом, еще более резким, чем обычно, отозвалась она. – Да так близко…

Она обхватила мне запястья костлявыми, но на удивление цепкими руками и продолжила:

– Я его пыталась нагнать. А он… он от меня побежал. Увидел, что это я – и наутек. Не захотел меня видеть…

Она медленно, горько заплакала – слезами ребенка, самыми невыносимыми на свете. Слезами бесприютной сиротинки, все самые сокровенные, самые последние чаяния которой оказываются в одну секунду безжалостно растоптаны.

Кристина с печальным лицом дожидалась в нескольких метрах от нас.

– Лидия, – проговорил я участливо, но больше мне ничего не шло в голову. В самом деле, что я мог ей сказать? Что этого человека в действительности нет или что это был просто случайный наркоша или вор, тайком идущий с дела и вдруг вспугнутый старой бомжихой, припустившей следом? Таких объяснений Лидия бы от меня явно не приняла.

Так что вместо этого я обнял ее за плечи. Пахло от нее нехорошо, а на ее тряпье явно цвела буйным цветом жизнь мелких, но вредных насекомых, так что объятие мое было душевным, но очень скоротечным.

– Вы ведь уже порядком не виделись, – отступая на шаг, высказал я предположение. – Может, он при виде тебя просто удивился. Или застеснялся, что вы так давно не встречались. Он ведь тоже, поди, переживает!

– Ты так думаешь? – помолчав, спросила женщина.

– Не знаю, но ведь может статься. Разве нет?

Лидия посмотрела с доверчивой надеждой ребенка, с которым вы сейчас только что похоронили щеночка, но ты заверил, что он точно попадет на небо.

– А ведь ты, наверно, прав, – вздохнула она.

– С тобой все будет в порядке?

– Да конечно, – сказала женщина, снова состарившись, и затопала на тротуар за своими манатками. – Мне-то что сделается?

Мы молча смотрели, как она исчезает в омуте темени, что густится ночами у подножия высоток.

На следующее утро я позвонил Кэтрин Уоррен и в общих чертах передал ей свой разговор с Кларком (его трактовку поведения своей бывшей возлюбленной, а также слова адресованного ей напутствия я передавать не стал). Наряду с этим я предложил ей обратиться к копам. Судя по тому, как миссис Уоррен кашлянула в трубку, воспользоваться моим советом она вряд ли собиралась – возможно, именно эта ее черта и приводила к нашим размолвкам. Вместо того чтобы идти путем наименьшего сопротивления, она взвешивала варианты и сознательно делала для себя выбор. Да, она бросила Томаса Кларка после того, как в ее жизни появился Марк, – от меня не укрылось, что в ее толковании события развивались именно так – но это тоже было сделано сознательно. Вообще славно, когда бывшие любовники остаются друзьями, но, как ни прискорбно, все это не более чем юношеский идеализм. Любовь – не сладкие чары, что вдруг налетают с горних высей, вскруживая влюбленным голову, а затем так же внезапно упархивают, оставляя пару расколотой и несчастной, но, в сущности, не изменившейся. Любовь – это огонь, опаляющий душу, подчас навсегда, а иногда всего лишь на время, иногда сжигающий ее своим жаром дотла, а иногда томящий ее адски медленным негасимым горением. Но при любом из раскладов свои изначальные составляющие он неуклонно преображает. И в итоге все уже не такое, как прежде, – не только сами отношения, но и люди, в них вовлеченные. Кэтрин за содеянное я не винил, но был рад, что это не меня угораздило в нее влюбиться.