Голос ночной птицы

22
18
20
22
24
26
28
30

Мэтью вспомнил еще об одном затруднении, куда худшем, чем проблема крыс и ведра. Грин принес также пустое ведро для отходов организма. Мэтью сообразил, что ему придется стаскивать штаны и пользоваться ведром — рано или поздно — прямо на глазах у женщины. И она тоже должна будет пользоваться своим без всякой завесы или ширмы. Он подумал, что предпочел бы лишних два удара плети такому полному отсутствию малейшего уединения, но не ему было выбирать.

Вдруг из трещины в стене камеры метнулась темная тень и направилась прямо к ведру. На глазах у Мэтью крыса — черная, мохнатая, красноглазая, размером с его ладонь — ловко забралась по стенке ведра и перегнулась через край, лакая воду, вцепившись когтями в дерево. Через секунду за ней последовала другая, затем третья. Твари оторвались от питья, чтобы потрещать, как прачки у колодца, а потом, нарушив строй, разбежались и снова втиснулись в трещину.

Ночь обещалась очень долгая.

У Мэтью было с собой несколько книг благодаря заботливости магистрата, который принес их сегодня вечером из библиотеки Бидвелла, но свет такой тусклый, что читать невозможно. Вудворд сообщил ему, что имел интересный разговор с доктором Шилдсом, и расскажет подробнее, когда Мэтью выйдет на свободу. А сейчас Мэтью ощущал, как стены и решетки смыкаются над ним. Не имея достаточно света, чтобы читать или писать, когда в стенах пищали и скреблись крысы, он боялся не совладать с собой и опозориться на глазах Рэйчел Ховарт. Конечно, это не должно иметь значения, потому что она, в конце концов, обвиняется в убийстве — и гораздо худших вещах, — но все же он хотел предстать крепким дубом, а не жалкой осинкой, которой себя сейчас ощущал.

В тюрьме было тепло и влажно. Рэйчел опустила сложенные ладони в ведро и смочила лицо, смывая соленую испарину, скопившуюся на щеках и на лбу. Она также охладила себе горло, не обращая внимания на двух крыс, которые с писком дрались в углу камеры.

— Сколько времени вы уже здесь? — спросил Мэтью, сидя на скамье и подобрав колени к груди.

— Сейчас вторая неделя мая?

— Да.

— Меня сюда бросили на третий день марта.

При одной этой мысли Мэтью вздрогнул. Что бы ни сделала эта женщина, она была из более крепкого теста, чем он.

— Как же вы это выдерживаете день за днем?

Женщина закончила полоскать горло и ответила:

— Разве у меня была иная возможность, кроме как выдержать? Может быть, я могла бы превратиться лепечущую идиотку. Полагаю, я могла бы сломаться, упасть на колени и сознаться в ведьмовстве у ног нашего прекрасного мистера Бидвелла. Но следует ли мне идти навстречу смерти таким образом?

— Вы могли бы прочесть перед ним молитву Господню. Это заслужило бы вам некоторое милосердие.

— Нет, — ответила она, устремляя на него горящие янтарные глаза, — не заслужило бы. Как я вам уже говорила, я отказываюсь произносить то, что в этом городе лишено смысла. И даже если бы произнесла, это не изменило бы ничьего мнения о моей виновности. — Она снова сложила ладони ковшиком, и на этот раз вода потекла по спутанной гриве черных волос. — Вы же слышали, что сказал магистрат. Если бы я произнесла молитву Господню, это была бы хитрость Дьявола для спасения моей шкуры.

Мэтью кивнул:

— Надо отдать вам должное, вы правы. Бидвелл и все прочие составили себе о вас мнение, и ничто их не поколеблет.

— Кроме одного, — сказала она твердо. — Если открыть, кто действительно убил преподобного и моего мужа и кто сплел это зло вокруг меня.

— Открыть — только половина решения. Вторая половина — представить доказательства, без которых открытие окажется впустую.

Замолчав, Мэтью сразу услышал звуки, издаваемые крысами, и потому решил говорить, чтобы занять чем-то мысли.