Не надо, дядя Андрей!

22
18
20
22
24
26
28
30

Не облизывала набухшую головку члена, не брала яйца в рот, не кусала руку, которой он закрывал рот и не сосала его пальцы.

Целовала в губы дядю Андрея.

Сначала он не отвечал. Губы были как вялых слизняки, влажные и холодные. Но я не сдавалась. Я прикусывала его нижнюю губу, посасывала ее, я проталкивала язык ему в рот, обвивая его язык, засасывала его и скользила кончиком по гладкой эмали зубов.

И вдруг… он начал отвечать.

Сначала слабо, едва шевелясь.

А потом все сильнее. Сильнее. И наконец завладел мной сам. Звякнул нож, падая на пол, две руки сжали меня так, что затрещали кости.

А Андрей меня целовал. Грубо, яростно, жарко.

Пил меня, словно животное, словно волк, чудом вырвавшийся из захваченного пожаром леса. Жадно, алчно, никак не напиваясь и не умея остановиться.

Словно всю жизнь высасывал из меня через губы, воздухом моим дышал, телом питался. Теплел под ладонями, сердце начинало биться.

Руки тянули мои волосы, мяли мою грудь, привычно скручивая сосок.

Я потеряла счет времени, отдаваясь ему. На этот раз по-настоящему, а не как все эти дни, когда он издевался над моим телом.

И он брал меня. Одним языком и губами брал, одним жарким напором, живым, живым, живым, таким живым!

— Лиза! — Выдохнул он, оторвавшись от губ впервые за час… или мне так показалось.

Член в его боксерах наконец налился кровью и затвердел.

Я в слезах смотрела на него. На то, как на его лицо возвращается цвет.

— Лиза… — пробормотал он, вновь накрывая мои губы. — Лиза моя. Моя.

И вдруг подхватил меня на руки.

5.

Андрей прошел по битым стеклам как по траве. За нами в спальню тянулись кровавые отпечатки его ступней, мои руки тоже пятнали его кожу красным.

Но нам было все равно.

Ему было все равно, а я только радовалась этой боли. Она означала, что я жива, что мне не снится то, что происходит.