Вошел Люкса. Панибратски поздоровался и, бесцеремонно развалившись в кресле, вынул портсигар, — хлопнул по крышке, открыл и протянул его Тонконогому. — Тот мотнул головой.
— А! Я и забыл, что ты не куряйшь.
Тонконогий улыбнулся на его постоянное и как бы намеренное неправильное произношение слов.
— Знаете, Люкса, — чехи что-то уже очень стали разгуливать… Потом ребята говорят, что у них там под лагерями у Черной речки роют окопы. К чему это все… Ваши сводки неопределенны. Дополните — все, что знаете нового.
— А что я знайт… знайт, что все чепуха: они верят Суханову… ждут пароходов… ухаживают за бабами, ну и… немножечко побрякивают своими австрийскими винтовками без патрон — и все.
— Все ли? — Разоружить их бы надо…
— Вот как раз то, что надо Диттрихсу, который ждайт только этого, чтобы устроить провокации, на которую никак не может сговорить Гирсу. А Гирса — умный, но трусайт чуть-чуть… — он знайт — чехи не хотят воевать… А вот это их заставит взяться за оружие… Слышал — как было Иркутске.
— Да-а, может быть так.
— Так, я говорю… Я сегодня ночью достану такой документик, что вы все ахнить — как они любят друг друга. А это — гарантий, что ничего у них не выйдет — уедут себе. Только не надо дразнить гусей. — Пауза. Потом, как бы вспомнив:
— Да, ты едешь на фронт?
— Сегодня ночью.
— Я поеду с тобой — надоело здесь болтаться в тылу да возиться с этими олухами…
— Ну, что же — едем…
Большое здание Чосен-Банк. Находится оно в самом центре города, по Светланской.
Быстро оглядываясь, юркнула в его зеркальные двери фигура в сером.
Бегом по лестнице.
К окошечку кассира за решеткой:
— Чек, пожалуйста чек! — и рука в черной перчатке в окно.
Здороваются — на пальце перчатки горит рубин с крестом.
— Коросо… коросо… — и японец улыбается, приседает, — как здоровье английского посланника?