Здесь поставят памятник новому благодетелю человечества — тому, кто дал людям возможность ощутить грядущие судьбы мира, но и еще раз в беспредельно-могущественных звуковых образах подтвердил надежду на воскресение. Здесь, вот у этой колонны, будет поставлен ему памятник.
Он поднялся по ступеням, выпрямился, встал у колонны, сбросил шубу с одного плеча и небрежно уронил складки ее к ногам. Потом вытянул вперед руку.
Невыразимо-сладкое спокойствие овладело им. Он почувствовал успокоение, радостное удовлетворение. Ему казалось, что он ощущает, как тело его претворяется в камень, как он весь, леденея, превращается в статую, которая будет века стоять в этом ледяном воздухе, на берегу окаменевшей реки, и глядеть на нее неподвижными глазами.
Он не обращал внимания на дрожь, которая еще порою потрясала его коченеющие члены, на слезы, которые заволакивали глаза. Мысли становились все бледнее, туманнее, разряженнее и неуловимее.
А над городом продолжалась ледяная ночь, и, несмотря на холод, все еще метались по улицам черные тени пешеходов и легкие саночки с согнувшимися в три погибели седоками. У костров все так же приплясывали черные фигуры с багровыми лицами, и, кривляясь, размахивали непомерно длинными руками.
ТАЙНЫЕ МЕЛИ
Илл. А. Юнгера
Финские газеты все еще пишут о смерти и жизни Томаса Отсена. Каждый день я нахожу новые и новые заметки. Его называют исключительно даровитым архитектором, о его постройках отзываются с восторгом и признательностью. Все иллюстрации[33] поместили его портреты, снимки с его построек. Так молод, талантлив, знаменит и эта ужасная смерть! Похороны тоже были описаны подробно, и даже надпись на моем венке была приведена в одной из газет.
Какой-то репортер объявил, будто бы я давно замечал ненормальность в моем друге. Какая чушь! Кому и когда мог я сказать что-нибудь подобное?
Липы на эспланаде цветут, и у моря все тот же изумрудный цвет, и солнце заливает землю так щедро, точно никогда не бывало холода, зимы, ненастья, осенних слез. А Томас Отсен лежит в могиле, и я ежедневно скупаю все финские газеты, чтобы с мукой читать в них заметки о его жизни и смерти.
Он был ненормален? И я сказал это? Какая возмутительная чепуха! Он был ненормален, он, с его радостным раскатистым смехом, с его железными мускулами, с его страстной любовью к жизни и людям? Уже эти газетчики! Как я ненавижу эту вредную профессию. Какое им дело до него! На его смерти и жизни они зарабатывают свою построчную плату и пишут столько невероятного вздора.
Да, но зачем мне газеты? Для чего я скупаю их и жадно ищу заметки о нем? Может быть, в них я надеюсь найти разгадку? Но ведь глупо думать, что посторонние люди знают больше меня, единственного друга покойного.
«Единственный друг покойного не может объяснить его странного конца».
Да, пишите, пишите. Я знаю, что вы живете этими строчками. Ну, что же, треплите эту «тему», она не хуже всякой другой. В конце концов, вам решительно все равно, писать ли о таланте архитектора Отсена или о празднике в Нейшлоте, — ведь дело только в гонораре. И я жду, когда иссякнет эта тема, и вы дадите мне успокоиться.
Иллюстрации поместили снимок с группы провожавших у могилы. Я и Ирина оказались в центре этой группы. Но Ирина вовремя успела опустить голову, ее лица не видно. Зато моя физиономия запечатлена удачно. В глазах не тоска, не скорбь, а дикое изумление — как будто меня ударили по голове, и я не понимаю, кто именно нанес мне удар. И тут же рядом зловещий ящик, под крышкой которого навеки скрылся Томас, милый, великодушный товарищ, друг детства, друг юности, единственный человек, которого я действительно любил.
Единственный? Нет, я совсем схожу с ума. Если он единственный, то как же Ирина и вся моя безумная любовь к ней, и вся драма, которую я пережил, добиваясь ее? Теперь мне кажется, что любовь к Ирине никогда не жила в моей душе.
Уже две недели прошло со дня смерти Томаса, и мы все это время прожили в одном доме, не сказав друг другу ни одного настоящего слова. Мы виделись только за обедом. Я, который не мог уснуть, не расцеловав Ирину, я, утром подкарауливавший первый взгляд, чтобы встретить ее пробуждение поцелуем, теперь не в состоянии глядеть на нее, не в состоянии слышать звук ее голоса.
А на эспланаде цветут липы, я чувствую их запах, когда иду утром на службу. И на море белеют паруса, а наш с тобой парус, Томас, навеки сложил крылья и больше никогда, никогда мы не выедем в море.
ebooksa