I. Радость и ужас Валуа
Тот предзакатный час, когда король Людовик Сварливый отправился посмотреть на заключенную в Тампле колдунью и разговаривал с Мабель, полагая, что разговаривает с Миртиль, граф де Валуа провел более спокойно, чем предыдущие несколько часов. Его Величество остался доволен – ничего другого на данный момент и не требовалось.
«Будет ли женщина, занявшая место Миртиль, сожжена или не будет, теперь не так уж и важно. Пожелает король увидеть ее вновь у себя в Лувре или же нет, мне это уже никак не навредит. Король никогда не узнает о подлоге. Эта женщина не может меня предать, поскольку она, рискуя своей жизнью, хочет спасти Миртиль. Единственный, кто мог бы меня предать, – это Мариньи. Но и он этого не сделает, поскольку Миртиль – его дочь!»
Так рассуждал граф де Валуа, и в результате этих рассуждений ночь, которая грозила стать для него ужасной, прошла самым безмятежным образом.
Утром он первым делом осведомился о Симоне Маленгре, но тот в Тампле даже и не появлялся. Граф де Валуа прождал два часа, а затем, сгорая от нетерпения, отправился в свой особняк, но и там его достойнейшего слугу не видели.
Мы говорим «достойнейшего слугу» не красного словца ради. Симон Маленгр действительно старался использовать всё то коварное терпение и хитрое лукавство, коими его от щедрот своих наделила природа, во имя служения своему хозяину. Как бы там ни было, но Симон решил не возвращаться в дом Валуа без Миртиль, тем более что приказ хозяина на этот счет был категоричным.
После отъезда лучников, которые увезли Мабель, Маленгр, стало быть, вернулся в Дом с привидениями на кладбище Невинных, размышляя так:
«Малышка определенно находится в доме, вот только где? Пока я буду искать в подвале, она может укрыться на чердаке, а если начну с чердака, она может затаиться в подвале; и в том, и в другом случае она от нас ускользнет».
Вот почему Маленгр начал с того, что полностью починил дверь, которую с таким трудом выбили лучники Валуа; он вновь поставил ее на петли, запер висячим замком и завалил вход стульями, столом и прочими предметами обстановки, словно сам собирался выдержать в доме продолжительную осаду или надолго остаться там пленником.
Лишь тогда он довольно потер руки. Да, он был пленником, но в плену вместе с ним оказалась и Миртиль.
«А теперь я поищу, – сказал он себе. – Она не может выпрыгнуть в одно из окон, так как все они зарешечены, как не может выйти и через дверь, завалы перед которой не расчистишь и за пару часов. В общем, деваться ей некуда».
И Симон Маленгр принялся терпеливо обследовать подвал, где простучал все стены и пол, после чего, убедившись, что никакого тайника там нет, повторил ту же операцию на первом этаже. После того, как и новые поиски не принесли никакого результата, Симон Маленгр, порядком уставший, решил дождаться утра и, улегшись поперек забаррикадированной двери, уснул тем сном, каким спят зайцы и тигры – одни от страха, другие для того, чтобы всегда быть готовыми броситься на жертву, – то есть сном вполглаза.
Утром он возобновил поиски, обыскав второй этаж так же тщательно, как прежде подвал и первый этаж. Ближе к полудню он перешел в лабораторию, уже начав спрашивать себя, действительно ли Миртиль прячется в доме.
«Если ее здесь нет, – размышлял он, – мой дорогой сеньор граф де Валуа, которому я клятвенно обещал, что он обнаружит здесь эту малышку, прикажет меня повесить, и никакие напоминания о моих прошлых и особенно будущих услугах его не разжалобят, – уж я-то этого человека знаю. В момент гнева он распорядится вздернуть меня на первом же дереве, пусть потом сам же, глупец, об этом и пожалеет. Да, но и я не оплошаю, если не найду здесь эту прекрасную птичку, которую должен поместить в клетку, начну с того, что удушу Жийону, а затем, нигде не показываясь, ударюсь в бега… Так, так, так… Это еще что за шум?»
Шум доносился из угла лаборатории: кто-то едва слышно стучал в стену за полками, на которых стояли флаконы и мензурки Мабель. Широкая улыбка быстро перечеркнула тощую физиономию Маленгра. Замерев на месте с округлившимися глазами, он вытянул шею в сторону, откуда доносились звуки. Вскоре шум повторился. Маленгр потер указательным пальцем ноздрю, улыбнулся уже во весь рот и покачал головой. Выглядел он столь же комично, сколь и пугающе. Неподвижный, он напоминал кота, учуявшего мышь. Его безмолвный смех заставил бы содрогнуться любого из смертных. Он думал:
«Она здесь, наша дорогая малышечка. Хе-хе!.. Вот и попалась! А ведь можно подумать, что это действительно мышка скребется… Но к чему так стучать?.. Гм!.. Не так сильно, моя прекрасная мышка, святыми ангелами заклинаю, не так сильно, не то я вас услышу… Она, верно, стучит, чтобы позвать эту достойную женщину, и так как не получает ответа и не слышит никакого шума, то полагает, что спасена… В этот момент она говорит себе, что в доме уже никого нет… и что она может высунуть наружу кончик носа… сейчас ее изящная ручка ощупывает стену тайника в поисках лаза… вот уже и доски затрещали, а я тут как тут! Никогда еще так не забавлялся… А вот и она!»
Следующее мгновение было ужасным. Несчастная мышка – то есть Миртиль – действительно открыла дверцу тайника. И тотчас же взгляд ее упал на Маленгра, который, стоял посреди лаборатории с приложенным к ноздре пальцем, вытянутой шеей и широченной улыбкой на худом лице. Неподвижный, комичный, безобразный, он так и пожирал ее глазами! Девушка вздрогнула, даже не попытавшись бежать, даже не вскрикнув, – так мышка поднимает лапки, когда чувствует, что на нее вот-вот обрушатся когти кота.
– Эй! – проговорил Маленгр голосом нежным и насмешливым.
Миртиль опять вздрогнула. Резкость и грубость какого-нибудь солдафона и то напугали бы ее меньше, чем эта улыбка и этот голос.
– Давайте, прекрасное дитя, выходите, – продолжал Симон Маленгр. – Выходите… Разве вы не видите, что я вас жду?..