Врач ответил не сразу, поскольку занят был поглощением свиного окорока. Переместив тщательно пережеванное и обильно смоченное пивом мясо в пищевод, Гогенгейм пояснил:
— Некий барон по имени Йорг фон Рабенштейн послал ко мне с просьбой вылечить возлюбленную его сына. Девица будто бы тает на глазах, никто из врачей не берётся лечить её, ибо недуг телесный неотделим в ней от болезни душевной. Сын же барона говорит, что руки на себя наложит, ежели девица покинет сей свет.
— И Вы решились отправиться к барону? — изумился Мартин. — Вся округа говорит, что там замешана нечистая сила.
— Отчего же такие слухи?
— Сын барона ещё в отроческие годы будто бы печально бродил целыми днями по лесам да полям, а то и ночи проводил под открытым небом. Поговаривали даже, что видели, как он вместе с ведьмами отправлялся на Броккен в весеннюю ночь, когда вся начесть собирается на шабаш.
— Бродить по лесам и полям, что ж в этом дурного?
— Сын барона словно бы отрёкся от мира, но не так как это делают люди, посвятившие себя монашескому пути и служению Церкви, — Мартин перешёл на полушепот. — На безумного он тоже не похож, ибо многие суждения его здравы, хотя и кажутся нелепыми. Я сам разговаривал с людьми, которые его знают.
— О, да Вы — просто находка, господин бакалавр! — оживился Гогенгейм. — И в чём же суть его рассуждений?
— Будто бы он, терзаемый чёрной меланхолией, говорил, что не знает, зачем человеку жить на свете. Отвергал все знания, будь то философия, теология или какие иные науки, внимал голосам деревьев, птиц и трав, искал в реках нимф, в горах — гномов, не занимался ни военным ремеслом, ни учением, бросил университет, хотя и делал большие успехи.
— Да он один из немногих здравомыслящих людей, как я погляжу. Задаваться вопросами о смысле бытия, доискиваться до корня всех вещей суть добродетель, коя свидетельствует о подлинном здравомыслии.
— Вы называете это здравомыслием? — Шварц приподнял брови. — Подобное поведение не лишено, конечно, некоторого обаяния, но…
— Барон более трудолюбив, чем все профессора, короли и ремесленники вместе взятые! — перебил Вильгельм. — Он исследует пути Божьи, притом не в обход, через книги да лекции, но бросаясь в самую пучину тварного мира. Разве не больше благодати в поисках нимф, нежели в поисках наград? Разве не лучше стараться постичь происхождение великанов, нежели уразуметь тонкости придворного этикета? И больше благодати в постижении Мелюзины, нежели — конницы и пушек. И более благодати в познании подземного горного народца, чем фехтования или дамского угодничества. Впрочем, последнего соблазна, как следует из слов господина бакалавра, благородному мудрецу так и не удалось избегнуть. Что это за красотка, которая сумела отвратить столь блистательного юношу от полезнейших занятий и вернуть на стезю суеты?
— Об этом ничего не знаю наверняка, — покачал головой Мартин. — Говорят, она тоже связана с дьяволом. Во всяком случае, ещё до её болезни они были любовниками несколько лет, но так и не обвенчались. Должно быть, из страха перед церковным таинством.
— Где же сейчас обретается юная ведьма? — полюбопытствовал Шварц.
— Ведьма она или нет, не могу судить, дабы не впасть в грех, — ответил Мартин. — Но живёт она будто бы в замке барона.
— Вечная невеста! — причмокнул крестоносец. — Как все же славно, что мир не настолько оскудел загадками, чтобы оставить нам лишь военное ремесло и науки!
Тут все обратили внимание на маленького Теофраста, который с ужасом смотрел в сторону окна.
— Что ты там увидел, сын? — спросил врач неодобрительно.
— Там кто-то есть, — прошептал Теофраст.
— Ты просто наслушался рассуждений про нимф и эльфов — существ, которых мы редко видим, а потому боимся даже слышать о них. Но настанет время, и ты многое поймёшь о сих чудных созданиях Божьих.