Последняя игра чернокнижника

22
18
20
22
24
26
28
30

— Госпожа, принести ли приборы вашему другу… дяде… отцу? — она не выдержала и добавила другой вопрос: — Госпожа, на каком языке вы говорили?

А ведь я и не заметила, что мы с Андреем говорили на самом настоящем русском. От этого сердце сжалось еще сильнее. Конечно, ему нужны приборы — моему другу, отцу, дяде, самому родному и самому незнакомому человеку в одном лице. И уж конечно, в его обществе я проведу теперь уйму времени, и даже не постесняюсь, если все же разревусь от счастья.

Глава 28

Заметила, как Андрей слабо поморщился, и выдвинула для него стул. Но мужчина не сел — а может, и вовсе не заметил, с той же жадностью разглядывая мое лицо, как я его.

— Какая ж ты молоденькая, девочка совсем, — он качал головой. — Зачем тебя-то?

На его вопросы я с радостью отвечу, но пока хотелось тоже спрашивать:

— А вы как здесь оказались? Вы тоже были заключенным?

— Заключенным? — он усмехнулся. — Нет, всю жизнь следователем в уголовке проработал. Ну… до болезни, — он снова поморщился и бездумно прижал ладонь к животу. — Рак желудка у меня в прошлом месяце нашли, боли адские. К операции готовили, но никаких гарантий — сама понимаешь.

— Вы работали в полиции? — меня этот факт сильно удивил. Я раньше думала, что ученые выбирают самых бесправных — тех, у кого свободы нет отказаться. — А как же вы оказались в капсуле?

— Так вот… прицепились эти врачеватели. Говорят, экспериментальную машину создают — во времени перемещаться. И если с моей помощью смогут ее до ума довести, то я первым пассажиром стану — в то будущее, где такие болячки успешнее лечат. Я и согласился, даже обрадовался, потому что это была хоть какая-то надежда. Тоже никаких гарантий, но хоть какая-то польза от меня напоследок. Понимаешь, Катюш?

Я понимала. Ученые ведь и от нас требовали согласия, но я его не давала. А Андрею наплели так, что он добровольно в их аппарат полез. Он усмехнулся, вспоминая:

— Но вели они себя как-то… неслаженно, что ли. Подозрительно неуверенно, будто сами во всем сомневаются. Да и в меня вцепились, игнорируя многих других людей, которые тоже захотели бы стать добровольцами. Не клеилось это, будто я какой-то особенный. В лаборатории на стене списки висели, я несколько последних имен успел прочитать и запомнить. Дурацкая привычка — на детали внимание обращать. Никита Савченко, Тамара Иванова, Екатерина Миронова, Алексей Подлыжкин, Игорь Комаров — это только последние, но там таких имен десятки, если не сотни! Я и спросил, пока ученые аппарат настраивали, что за списки, а мне в ответ выдали какую-то муть невнятную. Напомнило, как с ОБЭПовцами на задержание ходил, такую же картину видел: у всех глазки бегают, каждый свое говорит, а кто-то отмалчивается — вот они обычно и знают в точности весь состав преступления. И тут такое же. Это было еще подозрительнее, но мне терять-то нечего, потому и рискнул. А когда машинку-то запустили — боль страшная, что от рака было проще умереть.

— Да уж, помню я этот переход, — подтвердила я. — То еще удовольствие.

На этих словах Андрей снова прижал руку к животу и слега согнулся, заметно побледнев. Я все же усадила его на стул и запричитала:

— Вам нужен айх Ноттен! Не знаю, умеет ли он лечить такие болезни, но определенно хоть чем-то поможет. Ратия! — я обратилась к застывшей женщине, которая наблюдала за нами круглыми глазами. — Вызови Ноттена! Ты знаешь его родовое имя?

Видимо, я спонтанно перешла на другой язык, раз она поняла:

— Я… но… посыльного можем отправить, госпожа. Ваш друг ранен?

— Так отправь, пожалуйста, — попросила я и вернулась к Андрею, села перед ним.

Он уже выпрямился и улыбнулся мне мягко, продолжив рассказ:

— Здесь очнулся. Решил, что напортачили ученые — не на полчаса вперед отправили, а на тысячу лет назад. Люди какие-то вокруг в странной одежде — радуются чему-то, веселятся. И балаболят что-то, слов не разобрать. Но спасибо, хоть отлежаться дали, кормили, поили. Это библиотека какая-то или архив.