Я смотрел на Одри и с каждым ее вздохом, с каждым взмахом руки, полным отчаяния и гнева, с каждым словом понимал: она переживает на самом деле. Она не фальшивая.
Но порадоваться от души я не успел.
– И это не все! Я переосмыслила то, что случилось, и еще раз просмотрела контакт, – она махнула рукой в воздухе. Той самой, где были зажаты подписанные нами бумаги. – И нашла несколько лазеек. Да, они там есть! Я могла бы расторгнуть наш договор без потерь для себя и стать свободной.
Я кивнул, затем осторожно спросил:
– Но? Полагаю, тебя что-то держит?
Этот вопрос она проигнорировала. А жаль.
– Я не нищая, мистер Харрис. – Одри гордо вскинула голову. – Как выяснилось, все же есть наследство от моих родителей, и я не обязана продавать себя, чтобы помочь дяде и выполнить свой долг!
– Рад за тебя.
Я скрестил руки на груди, сжал челюсти до боли в скулах. Я понял, куда она клонит.
Больше нет дамоклова меча бедности над головой, стало быть, нет нужды терпеть прикосновения постороннего мужчины и отдавать себя в его власть.
Могла ли она на самом деле разорвать сделку? Скорее нет, чем да. Я знал, где и как надавить… Но, если предположить на минутку, что она сможет меня обыграть…
Я не хотел ее отпускать. Категорически.
И мог заставить… Принудить… Как тогда, при первой встрече, в этом же кабинете. О чем она и сейчас вспоминает с содроганием.
Нет, у меня не было привычки жалеть о содеянном, но выводы делать я учился быстро.
Поэтому, медленно поднявшись, я приблизился к Одри. Подходил осторожно, без резких движений, понимая, в каком взвинченном состоянии она находится… Поравнявшись, взял ее за руку, погладил костяшки пальцев и вытащил из ослабевшей хватки контракт. Даже не посмотрел на так называемые лазейки, которые, скорее всего, и правда были, ведь документ подготавливал Донован.
– Что ты делаешь? – тихо спросила Одри, глядя на меня огромными глазами, полными непролитых слез.
И, черт возьми, я не хотел становиться их причиной.
– Значит, хочешь откровение за откровение? – Я посмотрел на договор в своей руке и снова на Одри.
В ее глазах блеснули слезы, а потом она гордо вскинула подбородок и сказала:
– Да. Лучше горькая правда.