Жемчуг покойницы

Сашко проворно выбрался из могилы и взял в руки лампу.

…Лицо Сычихи было наполовину изъедено личинками, она смотрела на возмутителей своего спокойствия пустыми глазницами и сквозь пергамент уцелевшей кое-где на губах кожи жутко улыбалась.

Сашко успел отставить лампу, и его стало выворачивать мадерой на куст бузины. Пока его рвало, Михей времени даром не терял: его длинные жадные пальцы уже блуждали по шее покойницы в надежде обнаружить замок бус. Но бусы, похоже, вовсе не имели никакой застежки – они были настолько длинны, что одевались по старинке, просто.

Бледный как полотно, Сашко, встав с колен, повернулся в сторону церкви.

– Прости нас, Господи! Господи, спаси и помилуй! – И принялся судорожно креститься.

Тут из могилы показалась вихрастая голова Михея:

– Достал! Держи-кось! Эх ты…

Он поднял вверх руку с жемчугом и вложил в ладонь подошедшему Сашку.

– Тебе девицей надобно было родиться, с такой чувствительностью, а ты еще и жениться надумал! – махнул рукой Михей и нырнул обратно, в смрадное царство смерти, дабы обобрать Сычиху до последнего камешка…

Cашко присел на корточки и стал катать в руке жемчуг, тяжелый и влажный. Поднес его поближе к лампе, чтобы получше рассмотреть.

В ту же секунду в могиле послышалась возня и раздался истошный вопль Михея:

– Сашко! На помощь! На по…

Крик превратился в хрип, и… все стихло.

Cашко осторожно подполз и посветил на дно могилы. Там, ничком на покойнице, неподвижно лежал Михей. Сашко не сразу понял, что это за светлые, кривые палки у него на спине.

Но когда они сжали свои корявые сучья, впиваясь ногтями в спину Михея, он понял, что это руки Сычихи.

…Сашко бежал, не оглядываясь, спотыкаясь о старые памятные камни и почерневшие от времени скособоченные кресты. Ему казалось, что Сычиха, выбравшись из под Михея, гонится за ним. Наконец, он выскочил на проселочную дорогу и, задыхаясь, побежал дальше – к церкви. Там и просидел до первых петухов. Очнувшись, он обнаружил у себя в зажатом кулаке жемчужное ожерелье.

В ужасе, словно ядовитую змею, откинул он его в заросли лопуха, что разросся у церковной ограды. Потом поплелся к себе домой – и как был, в грязной одежде и сапожищах, рухнул на лавку и забылся.

Ему снилась свадьба. Юлька, нарядная, красивая, в белом платье – улыбалась. Стол ломился от разнообразной еды: тут было мясо всех сортов, рыба, фрукты и, кроме хлеба, с десяток наименований выпечки! Вино, водка, пиво – лились рекой. Гости пели и плясали, и все смешалось в один пестрый, шумный хоровод. Наконец, сытые и довольные, все стали расходиться.

Юлька краснеет и стесняется, но он нежно кладет ее на приготовленную матерью перину. Он гладит ей волосы, снимает исподнее… Охватившее его желание велико, и он более не может себя сдерживать. Несмотря на протест, он действует быстро и грубо… Юлька плачет от боли и обиды, но он ничего не может поделать с собой и продолжает натиск до тех пор, пока лицо девушки не искажает гримаса. И вот уже под ним не дрожащая, как лист, невеста – а корчащаяся от смеха Сычиха, в жемчужном ожерелье, которое вдруг разлетается на сотню бусин, и они стучат, рассыпавшись по дощатому полу…

…Он закричал во сне и, проснувшись, понял, что это дождь стучит по кровле…