Через несколько дней за ней приехали монахини из богадельни, той самой, где Олимпия Генриховна навещала свою родственницу и по мере сил работала. Одну монахиню, сестру Елисавету, старушка узнала, а вот вторая, с хмурым лицом и крепко сжатыми губами была ей незнакома.
«Сестра Агриппина это. Сына у Бога отмаливает» – прошептала сестра Елисавета.
Старушка посмотрела в последний раз на дом, а точнее на окно кабинета Петра Яновича, и ей показалось, что за портьерой мелькнуло худое, бледное его лицо. Она махнула рукой, и в этот раз даже сестры заметили, что в окне на втором этаже дрогнула портьера.
– Глядите, глядите! – перекрестившись, прошептала Олимпия Генриховна. – Это Петр Янович никак не успокоится, сердешный!
– Да что Вы это, что Вы, матушка, – подсаживая старушку в повозку, пожурила её сестра Елисавета – Это, должно быть, сквозняк.
– Не сквозняк это! – упрямо молвила Олимпия Генриховна.
По дороге она поведала сестрам, все как было: как нашли его бездыханного утром, в мастерской, в гробу. А затем видела она покойного живым в кабинете в ту пору, как полным ходом шло прощание с его телом. Монашенки сочувственно кивали, и обещали помолиться за упокой души доброго Петра Яновича.