— Да.
— Может быть, имеются надежды впереди?
— Не думаю.
— Значит, она совсем нищая…. Кто же ее отец?
— Не знаю.
— А как ее зовут?
— Мадемуазель Фошлеван.
— Фош… как дальше-то?
— Фо-шле-ван.
— Фьють! — свистнул старик.
— Сударь!.. — начал было Мариус.
Старик перебил его тоном человека, беседующего с самим собою:
— Как это все красиво: двадцать один год, положения никакого, тысяча двести ливров ежегодного дохода, так что госпоже баронессе Понмерси придется самой ходить на рынок покупать на два су зелени в суп.
— Сударь, — снова начал Мариус, смущенный исчезновением последней надежды, — умоляю вас… заклинаю всем святым, именем неба… молю у ног ваших, позвольте мне жениться на ней!
Старик рассмеялся резким, зловещим смехом, прерываемым кашлем, и сказал:
— Как это трогательно, ха-ха-ха!.. Воображаю, как вы говорили себе: «Черт возьми, придется пойти к этому старому безмозглому болвану. Ничего не поделаешь! Эх, жаль, что мне нет еще двадцати пяти лет: я показал бы ему тогда, как он мне нужен! Мне тогда не было бы необходимости спрашиваться у него… Впрочем, все равно! Пойду и скажу ему: вот что, старый дурак, ты должен быть счастлив, что видишь меня. Ну, а я, так и быть, скажу тебе, что хочу жениться на девице без рода и племени. У меня нет сапог, у нее нет рубашки, — поэтому мы вполне пара. Я хочу послать к черту свою карьеру, свою будущность, свою молодость, свою жизнь, хочу броситься в бездну нищеты, навязав себе на шею женщину, чтобы глубже уйти на дно. Таково мое желание, такова моя воля, и ты должен согласиться на это. И это старое ископаемое, конечно, не осмелится не согласиться». Ступай, мой милый, куда хочешь, бросайся скорее в пропасть, куда тебя так неудержимо влечет, женись на своей госпоже Пуслеван, Куплеван или как там ее?.. Нет, сударь, моего согласия на это никогда не будет! Слышите: никогда!
Последнее «никогда» Жильнорман крикнул так пронзительно, что у Мариуса зазвенело в ушах.
— Отец!.. — снова взмолился молодой человек.
— Сказано — никогда! — еще раз повторил старик.
Мариус почувствовал, как у него исчез из сердца последний луч надежды. Он тихими шагами направился к двери. С низко опущенной головой, бледный, дрожащий, он скорее походил на человека умирающего, чем на собирающегося покинуть место, где не получил того, чего ожидал. Жильнорман следил за ним глазами и в ту минуту, когда внук хотел выйти в отворенную уже им дверь, бросился к нему с той живостью, которая свойственна пылким и избалованным старикам, схватил его за ворот, с силой втащил обратно в комнату, толкнул в кресло и тихо сказал: