— Помнишь, с чего я начал? — бросил я вслед.
— С «привет»! — ответила Пятнадцатая, скрываясь за витком лестницы.
— Ну вот… тогда я думал, — сказал я пустой лестнице уже тише, — а вот когда не думал, ты хотя бы слушала…
По пути на улицу я думал только об одном: я — дно. Дно со всех сторон. Полное и непробиваемое дно. Меня не радовало яркое весеннее солнце, не утешало глубокое голубое небо. Не бодрила ненависть в глазах Четырнадцатого. Не радовала самая удаленная от входа лавочка, на которой можно бессовестно полежать и попытаться почувствовать себя и мудрость вокруг. Полежать, правда, как оказалось — нельзя. Мои ноги бесцеремонно спихнула Пятнадцатая.
— Ну давай, говори, — сказала она, садясь рядом.
— Не буду, — ответил я.
— Как так? — насмешливо уточнила десятник, — На лестнице хотел поговорить, а теперь передумал?
— Да, — согласился я.
— Это неправильно, Шрам, — Пятнадцатая поджала губы. — Я ради этого через всю казарму за тобой шла.
— Правильно, — не согласился я, пытаясь поймать ускользающую мысль… Нет! Не мысль — аналогию!
— Кто тебе такое сказал? — Пятнадцатая даже бровь изогнула.
— Никто не говорил.
— Тогда с чего ты это решил?
— А мне моя наставница показала, что так можно, — аналогию я поймал и мысль тоже. — Пятнадцатой зовут. Планы строила, обещала… А потом — взяла и передумала!
Пятнадцатая молча поднялась и пошла в казарму.
— И знаешь, — не унимался я. — Мне нравится. Так — проще. Пошло оно всё!
Девушка резко обернулась и двинула мне ногой в грудь. А когда я вылез из-за лавочки, она всё ещё стояла и злобно смотрела на меня: губы сжаты в тонкую линию, крылья носа раздулись. Я, потирая место удара, решил идти до конца:
— Пошли бы все эти тренировки!..
Как оказалось, удар руками у Пятнадцатой поставлен был не хуже, чем ногами. Теперь у меня болела скула и кровоточил шрам.
— Пошли бы эти планы на Пу…!