– Тогда до утра, Реджи, – сказал товарищ, поднимаясь. – Может, ты еще передумаешь?
«До утра. Не передумаю».
А утро наступает как-то удивительно быстро, и Реджи с тревогой ждет – не отменят ли эксперимент, не вмешается кто-нибудь из Лиги по правам человека, еще какая-нибудь шваль, а то еще собственное начальство побоится трогать гражданина не самой мирной планеты… Но, похоже, решено пойти ва-банк, и Реджи спокойно засыпает под наркозом, чтобы очнуться…
…и видеть потолок. Видеть врачей и медсестер, коллег, начальника.
Вот только ощущения странные. Это он, Реджинальд Грэм, но на самом деле это не так, и он это чувствует. Может быть, произошел сбой, как стращал товарищ, и теперь в этом молодом сильном теле живут двое? Но Реджи этого не чувствует. Да и не почувствует, наверное, случись что. И все же ему кажется, дело не в том.
Память этого юноши, его эмоции, его привычки – всё осталось здесь, будто Реджи вселился в квартиру, где долго-долго жил кто-то другой. И пусть тот, другой, никогда не вернется, все его вещи под рукой. Реджи известен его образ мыслей, он знает, где тот привык бросать одежду, что читает, что ест, что пьет… И теперь Реджи – это он. Или наоборот.
Он сдает все тесты – в авральном режиме, носителя нужно возвращать на место, его могут хватиться. Всё в полном порядке, он помнит всё, что выучил, а теперь еще под рукой память этого несчастного парня, всё, вбитое с рождения, объясняющее подсмотренное со стороны… Только пока Реджи не хочет этим делиться. Его слишком захватывает обладание живым полноценным телом, и плевать, что его собственное уже отправилось в утилизатор: переписать личность, оставив резервную копию, пусть даже в той развалине, пока нельзя. Здесь – нельзя. Там – можно еще и не такое. И если Реджи постарается, то его родина тоже получит такие технологии…
Но это потом, а пока он продолжал экскурсию своего носителя и всё больше вживался в образ юноши из очень богатой, привилегированной семьи. К этому было не так-то просто привыкнуть, но выбора не было. И Реджи осваивался, он примерял на себя чужие привычки, а когда ступил на чужую планету – ту, которая отныне именовалась его домом, невольно вздрогнул.
– Как успехи? – коротко спросил отец, встречавший у выхода. Больших нежностей от него можно было не ждать, это Реджи уже усвоил.
– Прекрасно, – ответил он. – А здесь?..
– Как обычно, – дернул плечом отец и кивнул слуге. Тот распахнул дверцу роскошного аэромобиля. – Ты был бы полезнее здесь, чем невесть где. Помогла тебе эта экскурсия?
– Пожалуй, – с сомнением ответил Реджи, забираясь в салон. – Я на многое стал смотреть шире.
– Широта взглядов еще не гарантирует успешности бизнеса, – холодно сказал отец, и машина тронулась. – И все же я хочу узнать, что ты вынес из этой поездки.
Реджи поёжился. У отца были холодные пронзительные глаза и жесткие складки у рта. А дома ждали мать и сестра. Ему стало страшно: у него память Фрэнсиса, но реакции… будут ли они адекватными? Не заподозрит ли кто-нибудь неладное? Но он задавил в себе малейшие признаки паники, произнес задумчиво:
– Прежде всего, полагаю, мне было важно осознать наши коренные отличия…
Тяжелый длинный лимузин Найджела Торна Астора медленно двигался в сторону особняка в Апатии. Реджи – теперь уже Фрэнк – говорил, а пожилой мужчина внимательно слушал, и напряжение понемногу отпускало.
– Вижу, ты устал, – неожиданно сказал он. – Теперь уже поздно… да и завтра отдохни. Ничего срочного нет.
– Спасибо… – выговорил он, как сказал бы Фрэнсис, безмерно уважавший своего немолодого и, что греха таить, деспотичного отца. – Я мог бы и завтра…
– Приехали, – оборвал его мужчина.
Более всего юноша боялся встречи с матерью и сестрой. Опасался, что женщины подсознательно могут почувствовать неладное, их ведь так просто не обманешь.