«Возможно, помощь бы тебе все-таки не повредила», – подумал Фрэнк по пути домой.
Он не мог выбросить из памяти то, как чужой аэромобиль вдруг упал на дорожное покрытие, раз за разом прокручивал перед мысленным взглядом эту картину (во многом ради того, чтобы не вспоминать кровавое месиво в салоне) и всё больше убеждался: даже если в аэромобиле отказала какая-то система, воздушную подушку, скорее всего, отключил сам водитель. Зачем? Почему он таранил припаркованные аэромобили, ведь с тем же успехом мог погасить скорость, врезавшись в машину Фрэнка? И как вообще в том месте оказался…
«Это не твоего ума дело», – сказал он сам себе и постарался не думать больше об аварии. И, как и полицейский Бейли, был совершенно прав: иногда следует закрывать глаза даже на то, что творится прямо у тебя перед носом. Особенно если в этом замешан кто-то из Эоса: Фрэнк все-таки не окончательно растерял наблюдательность, а потому успел рассмотреть эмблемы на черных фургонах…
2.
– Ты уверен в своем решении? Это опасно.
Пальцы человека, прикованного к госпитальной койке, едва заметно шевельнулись. Этого, впрочем, хватило, чтобы сверхчувствительные сенсоры начали считывать сигналы. Примитивно, но другого способа общения с ним сейчас не было.
«Уверен».
– Реджи, пойми, один шанс из миллиона, что всё пройдет, как задумано.
«Других шансов у меня нет».
У него действительно не было иного шанса, у молодого – ему только-только сравнялось двадцать четыре – перспективного человека, столько лет шедшего к достижению цели. И всё это перечеркнула засбоившая автоматика грузовика: аэромобиль Реджи буквально расплющило между тяжеленным прицепом и бетонным ограждением.
Он остался в живых. Его не без труда залатали – кое-каких частей тела он не досчитался. Но это не страшно, нынешние протезы не отличить от настоящих рук и ног, органы можно пересадить, кости срастить, нарастить… Медицина теперь почти всемогуща. Почти. С такими повреждениями позвоночника он мог жить. Он, наверно, даже мог восстановиться до такой степени, чтобы обходиться без сиделки и передвигаться самостоятельно, даже и в инвалидной коляске. Ему очень повезло: он остался в своём уме, он сохранил память… Врачи, правда, давали крайне неблагоприятные прогнозы относительно восстановления речи, а еще он почти ослеп, но и это со временем можно было привести в норму. Всё можно было исправить… Кроме одного.
Он больше не мог работать. Даже если его подлатают, он подлежит списанию по профнепригодности. Жить сможет, служить – нет.
Миссия, к которой его готовили долгих восемь лет, провалилась, даже не начавшись.
«Я должен».
– Это сумасшествие, Реджи, – судя по движению расплывчатого пятна, каким он сейчас видел товарища и наставника, тот покачал головой. – Ты ведь можешь погибнуть!
«Да, конечно! – хотел закричать он. – Я могу погибнуть! Я жалел о том, что не погиб, когда первый раз очнулся после аварии… Я почти ничего не вижу, я не могу говорить, я не способен сдвинуться с места без посторонней помощи… По-вашему, такая жизнь лучше мгновенной смерти? Я помню, что вы говорите: «Со временем кое-что восстановится». Кое-что – а у меня было всё! Со временем – а его у меня нет! Я ведь слышал, что сказали врачи: вытащить меня вытащили, но любая попытка снять меня с аппаратов может стать фатальной. И еще – я не хочу больше обезболивающих, от которых мутно в голове, и не могу терпеть эту боль без малейшей надежды на то, что она когда-нибудь закончится… Я от нее никогда не избавлюсь, это я тоже слышал!»
Но вместо этого он просигналил: «Я должен».
– Это экспериментальная методика, ее даже не проверяли ни разу! Добровольцев не было…
«Я знаю. Я теперь доброволец».
– Реджи, если даже удастся… Где гарантия, что ты не провалишься? А если тебя вычислят там, то… ты очень пожалеешь о своём решении.