Герой на подработке. Ищи ветра в поле

22
18
20
22
24
26
28
30

Зная нашего вожака, заявлю смело, что для него это был жест неслыханной щедрости. Шептун аж глаза округлил от удивления. Сорока задумчиво наклонил голову и потёр подбородок. Однако Нинэлле этого не поняла. Она вдруг упала на колени и, рыдая, воскликнула:

— Нет! Не могу я так. Убейте! Не примут меня тятенька с матушкой. И замуж Павлуша не возьмёт. Убейте лучше!

— Вот дура-девка, — услышал я тихие слова Окорока, и они вывели меня из оцепенения.

Я тяжело вздохнул и, пока Данрад только начинал сурово хмуриться, ловко ухватил Нинэлле за здоровую руку. Затем заставил её подняться и выволок на улицу. Деньги девушка продолжала сжимать в кулачке, а потому, слава великой Тьме, возвращаться за ними не пришлось. Заинтересованная Элдри вышла за нами следом, но я в резких выражениях приказал ей вернуться в дом и только потом сурово обратился к дурочке:

— Ты не выдумывай. Он ведь и правда убьёт.

— Я знаю.

— Так что ты на рожон лезешь? На эти деньги в твоём селе дом хороший поставить можно. Любому парню вмиг всё равно станет девка ты или нет.

— Я так не могу. Я знать буду, — она уставилась на меня мёртвыми синими глазами. Они были удивительно глубокими и от слёз сверкали как сапфиры.

— Глупости не говори.

— А это не глупости, — в девичьем взгляде появилась безумная искорка. — Принять такое — на не человеческую жизнь себя обречь. Жизнь без стыда и совести. Такая хуже всех посмертных мучений будет.

Я начал было вразумлять её, но тут на какого-то всадника залаяла собака, а затем и цапнула его коня за ногу. Лошадь со ржанием взвилась на дыбы и, сбросив хозяина, понесла. Подковы звонко зацокали по мостовой. И я сам не понял, как Нинэлле разжала кулачок с монетами да со всех ног бросилась под копыта взбешённому животному. Я ринулся за ней, не обращая внимания на брошенное золото. Но было поздно. Череп девушки оказался проломлен, хотя лицо осталось целым. Оно выглядело живым. Наивно удивлённым. Однако сама Нинэлле уже умерла. Ретивая гнедая, фыркая и успокаиваясь, остановилась поодаль, размазывая по камням алую кровь.

— Ой, ё! Ой, беда! — вопил прихрамывающий наездник, поддерживаемый за локоть хозяином собаки. — Вот же. Беда! Застегаю кнутом насмерть! Слышишь, Пчёлка?! Застегаю, как есть застегаю!

— Зарублю поганую псину! Давно же жинка говорила, что совсем бедовый-то пёс! — вторил ему другой бедолага. А затем оба ошарашенно уставились сначала на мёртвое тело, а затем на меня и единовременно растерянно спросили:

— Чего ж теперь делать-то?

Я недоумённо заморгал, а затем вернулся к дому да поднял оброненные монеты. После чего отдал их всаднику. Лицо у него выглядело честнее.

— Одна тебе за труды. Уберёшь тело в гроб и положишь в телегу. Повезёшь в сторону Колымяг. На третий день пути начни по деревням расспрашивать, где у кого недавно девка рыжая пропала по имени Нинэлле. Кто признает, тому вторую монету отдашь.

— Да вы что, сударь, — судорожно глотая слюну от вида больших денег, проговорил всадник. — Где же тело-то столько времени везти? Завоняет.

— Дней пять продержится в целости.

Я склонился над Нинэлле, с сожалением поглядел на покалеченную руку, к которой так и не успел приживить пальцы, да постарался заморозить труп как мог. Работал я с холодом, но на лбу выступила испарина. Я вытер капли пота и посмотрел на столпившихся вокруг меня людей. Владелец собаки завистливо и неотрывно смотрел на деньги с вожделением. Всадник осенял себя защитным знаком, но забубнил приличествующую событиям заупокойную.

Кажется, я верно выбрал исполнителя. И всё же стоило дать ему напутствие напоследок: